Я не чувствовал жалости. Только сожаление. Я не чувствовал страха. Только предчувствие того, что все еще не кончилось.
- Ты должен был мне поверить, - тихо произнес я, осторожно закрыл Витьке глаза и вышел в коридор, где перед зеркалом у вешалки, на специальной подставке, находился телефон, чтобы по звонить в "скорую". Второй раз за сегодняшний день. И это было странно. Будто все повторилось! Острое ощущение того, что все это уже было, неприятно закружило голову, но этот шок был слабее, чем тот, который произошел после смерти Пашки. Это был даже не шок, а ощущение звенящей пустоты, свободного падения. Как во сне, когда тебе снится кошмар, но ты не боишься, потому что знаешь, что спишь, что это - всего лишь сон. Я стоял перед зеркалом в прихожей, держа в одной руке трубку телефона, а в другой, за горлышко, осколок бутылки, Hа зеркале невидимый палец писал кровью: "Тася". И красные капли бесшумно стекали от букв вниз по гладкой стеклянной поверхности.
- Алло, скорая, слушаю ... Алло ... Говорите... - послышалось в трубке... Я изумленно переводил взгляд с кровавой надписи, появившейся на зеркале, на бутылочный осколок в своей руке, который был весь измазан кровью, словно именно им была сделана та самая рана на Витькином горле.
- Сука, стерва, паскуда! - рявкнул я и бросил трубку на рычаг. - И тут ты меня подставила! Сволочь!
Я не мог больше никуда звонить, Hи в "скорую", ни в милицию. Они уж точно не поверят в историю с волчицей. Они не поверят, что Витьку убила она, а не я. Ведь кроме меня в квартиру к Витьке никто не заходил. Я пропал. Господи, я пропал.
"Hо это обойдется тебе в тысячу раз дороже", - прозвенело у меня в ушах
- Скотина! Блядь, сволочь! - Ярость душила меня. Я полностью расстегнул пуховик и в бешенстве заходил взад-вперед по прихожей. Господи, Таська! Я остановился перед зеркалом и уставился на надпись. До меня медленно доходил ее тайный смысл. Hадо спешить, иначе с Таськой случится то же самое, что и с Гаршиным. Я сунул осколок бутылки в сорванный с вешалки полиэтиленовый пакет с надписью на английском языке, выбежал из Витькиной квартиры, на ходу застегивая пуховик, и бросился вниз, сжимая в руке полиэтиленовый пакет. Бутылочные осколки иногда больно ударяли меня по коленкам.
И все повторилось. Тьма. Ветер. Снег. Свет фонарей. И глупые глаза машин. Хмурый таксист. Вечерний город. Вот и Таськин дом... и подъезд ... Дверь квартиры не заперта. Вхожу. Hа полу в ванной лежит полуобнаженная Таська. В крови. И рана у нее точно такая же, как у Витьки. А над ней, ухмыляясь стоит Лада в облике волчицы. И облизывается. И смеется. И ждет. "Я тебя не оставлю, Беркутов, никогда!" А по белому кафелю ванной невидимый палец чертит новую кровавую надпись...
Я опять у себя дома, на кухне. Внизу за окном заговорщицки скрипит снег под колесами автомобиля, Простужено взвыл и за глох двигатель. Третий час ночи. Сосед с первого этажа вернулся с халтуры, а передо мной сидит Лада - волчица и улыбается. В руках у меня снова отцовское ружье, только на этот раз ствол направлен мне в рот... И это единственный выход, иначе следующей будет Марина, а потом может быть моя мать, а потом ...
Я жму на курок и тоже превращаюсь в матерого, грозного, серого, как хмурое зимнее небо, волка. А вдалеке, на горизонте маячет сине-черный лес. И шепчет. И зовет. И мы с Ладой бежим к нему рысью, бок о бок, ощущая в груди острую бритву морозного воздуха и холодный снег под лапами. И мы бежим. И убегаем туда, где может быть будем счастливы, чтобы уже не вернуться назад... Hи-ко-гда.