Патрик де Витт - Братья Sisters

— Вы что же, совсем от еды отказались? — спросил официант и хмыкнул себе в усы.

Его тон показался мне оскорбительным, и я произнес:

— Меня зовут Эли Систерс, шлюхин ты сын, и я пристрелю тебя на месте, если не поторопишься.

Выпучив глаза, официант поспешил прочь, на ходу постоянно оглядываясь. Потом он со всем почтением и кротостью, на какие был способен, поставил трясущимися руками передо мной бокал эля. Странно, откуда во мне столько гнева и грубости? Покидая ресторан, я решил заново научиться скромности и спокойствию. Посвящу отдыху целый год! Точно, двенадцать месяцев проведу в раздумьях и безмятежности. Какое блаженство! Однако прежде, чем отдаться во власть мечты и неги, мне предстоит одно дельце. И провернуть его надо в одиночку.

К десяти вечера мы наконец добрались до нашей с братцем хижины в пригороде Орегона. Дверь была сорвана с петель, а мебель внутри перевернута и поломана. Я сразу же направился в дальнюю комнату, где в стенном тайнике позади зеркала мы хранили заначку, и нисколько не удивился, обнаружив на месте двадцати двух сотен долларов один-единственный листочек бумаги. Записку.

Дорогой Чарли!

Я такая сволочь, забрал все твои бабки. Сейчас я бухой, но, когда протрезвею, вряд ли что-то верну. Бабки Эли тоже у меня, так что прости. Ты мне всегда нравился, если только не задирал меня по пьяни. С вашей заначкой уеду далеко-далеко. Если хочешь — догони, желаю удачи. Да вы все равно еще заработаете, бабки к вам так и липнут. Прощаюсь, конечно, по-свински, но такой уж я, и мне нисколько не жаль. В моих жилах течет порочная кровь. Или башка у меня дурная? Короче, я неисправим.

Сложив записку, я вернул ее в тайник, а после собрал ногой разбросанные по полу осколки зеркала. Я ни о чем не думал, просто ждал, пока мысль сама придет в голову. Или пока в опустевшем сердце родится хоть какое-нибудь чувство. Не дождавшись, вышел на улицу и снял Чарли с Шустрика. Перед отъездом доктор Крейн вручил нам пузырек морфина, и всю дорогу мой братец пребывал почти что в блаженном, одурманенном состоянии. Хорошо, что я додумался привязать его к седлу и вести коня на веревке. Чарли то и дело выныривал из ступора, замечая, что руки больше нет. Осознав же ее отсутствие, братец от потрясения впадал в уныние.

Я проводил Чарли в его комнату и помог улечься на голый покосившийся тюфяк. Потом сказал, что мне надо отлучиться по делу, и братец даже не спросил по какому. Ему было не до меня. Зевнув и громко щелкнув зубами, он помахал мне культей.

Я оставил братца лежать в наркотической дреме, а сам вышел. На пороге задержался и оглядел наше поврежденное скудное имущество. Я никогда особенно не любил этот дом, но при виде заляпанных вином простыней, битых тарелок и чашек понял: больше я сюда не вернусь.

До города был час езды. Много дней я провел в дороге, но усталости не испытывал. Рассудок сохранил трезвый и свободный от страха.

Особняк Командора стоял погруженный во тьму, только теплился жиденький свет в окнах верхнего этажа. Луна висела высоко. Я спрятался под раскидистым кедром на границе владений. В этот момент через заднюю дверь вышла служанка. Неся под мышкой пустое корыто, она тихонько ругалась по пути к отдельному домику. Я выждал пятнадцать минут и, когда служанка не вернулась, прокрался к черному ходу. Девушка забыла запереть дверь, и я беспрепятственно проник на кухню. Здесь было тихо и прохладно, кругом царил порядок. Чем, интересно, Командор обидел служанку? Я снова оглянулся на ее домик. Ничего не изменилось, разве что девушка зажгла на подоконнике свечу.

Я поднялся на второй этаж по застеленным ковром ступенькам и застыл у двери в комнату Командора. Изнутри доносилась отборная брань: Командор распекал кого-то из подчиненных. Кого и за что — я не понял, виновный едва слышно бормотал извинения. Получив нагоняй, он направился к двери. Когда подошел совсем близко, я вжался в стену со стороны петель.

Револьвера при мне не было. Вооруженный лишь круглым штыком, я приготовился, однако человек вышел и меня не заметил, сразу стал спускаться вниз, на первый этаж. Он покинул особняк через черный ход, и я приник к окну в конце коридора, проследил, как разобиженный прихвостень Командора входит в домик служанки. Вот он выглянул в окно, и я шмыгнул в тень, присмотрелся к перекошенному лицу, по которому сразу понял: этот человек умеет творить только зло. И тем не менее вот он стоит, оскорбленный, униженный, не в силах отстоять свою гордость. Потом он задул свечку, погрузив домик во тьму, а я прокрался назад, к открытой двери в комнату Командора.