Макс Брэнд - Джон Кипящий Котелок

— Боже праведный! — завопил я. — Четверть миллиона долларов!!!

Надо сказать, деньги тогда были не то что нынче. За доллар можно было купить то, чего сейчас не купишь за три. Кроме того, деньги были большой редкостью — на каждые пять долларов, которые сегодня находятся в обращении, тогда приходился всего один. А этот негодяй сразу хапнул четверть миллиона!

— Двести шестьдесят пять тысяч, — отчеканил Грешам. — На такие деньги можно спалить Эмити дотла, а потом отстроить заново! И теперь они в кармане у этого мерзавца…

Он со стоном закрыл глаза.

Я мог лишь тупо повторить сумму:

— Двести шестьдесят пять тысяч долларов!

Казалось, это были все деньги на свете.

— Да, только бумажными купюрами. А сверх того еще пятнадцать тысяч золотом — десяти— и двадцатидолларовыми монетами. Все эти денежки они засунули в дешевые джутовые мешки и преспокойно скрылись.

— Как? И больше никого из них не подстрелили?

— Конечно нет! То есть палили им вслед почем зря! Но если трясутся руки, как тут попасть в человека? В оленя на охоте не попадешь. Вот шестеро парней прошлым летом клялись, что где-то в холмах набрели на большого гризли и всадили в него дюжину пуль. А через неделю того медведя убил старый Джон Эндрюз. Так он нашел всего одну рану от их ружей — она прошила шкуру на спине. А ведь это были не сопляки какие-нибудь, нормальные взрослые люди, и в один голос уверяли, что каждый влепил в мишку по две пули, как минимум. Ну а что происходит, если цель не гризли, а Красный Коршун? А то, что дуло начинает ходить ходуном. На этот раз вдогонку банде было послано две сотни пуль, однако все ушли от погони, даже пятнышка крови за собой не оставили. Для меня эта история — последняя капля, Шерберн. Поэтому я вернулся.

— Значит, ты бросаешь это дело?

— Думаю, да. Пусть теперь регулярная армия наводит порядок. А я устал! До смерти устал от этих игр!

Совершенно честно я признался, что мне трудно в это поверить.

— И другие не поверят, что ты сдался! — добавил. — Никто не ждет, что ты когда-нибудь сложишь оружие. — Затем поинтересовался: — Неужели и вернулся только из-за того, что сделал этот индеец?

— Нет! — сказал он вдруг. — Не только…

И посмотрел на меня так странно, что я не смог сдержать изумления.

— Ну а из-за чего еще?

— Из-за того, что делаешь ты! — заявил Питер и присел на край кровати, не сводя с меня глаз. А его взгляд было не так-то просто выдержать, о чем я вам, наверное, уже говорил. Грешам смотрел так, будто видел человека насквозь; его глаза бурили тебя как сверла.

— Вон как! — ухмыльнулся я. — Тогда объясни, что я такого натворил?

— Сказать?

— Ну конечно. Выкладывай!

— Шерберн, мы знаем друг друга не очень долго, и тем не менее у меня сложилось впечатление, что мы стали неплохими друзьями.

— Надеюсь. — От таких его слов у меня громко забилось сердце.

— А для друзей я готов на многое, ничего для них не пожалею!

— Знаю — и ценю твою щедрость! — В моем ответе не было и малейшей доли лицемерия.

Заметьте, все это время он сверлил меня глазами. Я не на шутку разнервничался.

— Сейчас я, возможно, скажу неприятную вещь, — предупредил Питер. — Итак, моим друзьям позволено все, или почти все, но есть вопросы, в которых я не уступлю даже самому близкому другу. В этих делах слеп, как бешеный бык, и веду себя крайне непоследовательно. Понимаешь, о чем я?

Я смотрел на него, беспомощно моргая; признаться, мне стало страшно, поскольку увидел, что Грешам дрожит от возбуждения.

— Говори же! — взмолился.

— Я о девушке, — прошептал он. — О Дженни Лэнгхорн. Вот, Шерберн, о ком я говорю!

Даже известие о том, сколько унес Красный Коршун при ограблении банка, не повергло меня в такой шок, как последняя реплика Грешама. Сначала я судорожно мигал, убеждая себя, что ослышался, затем стал рыться в голове в поисках ответа. Но его не было. Мною владело лишь изумление, что этот сильный и мужественный человек может бояться соперничества в делах сердечных! И притом, к кому приревновал? К такому уроду, как я? Это было поистине немыслимо, и я лежал на кровати в полном бессилии, тщетно пытаясь прийти в себя. Наконец произнес:

— Грешам, да ты никак серьезно! Скажи, ты не шутишь?

— Какие тут шутки, черт побери!

— Может, думаешь, что я за твоей спиной говорю ей про тебя гадости?

До этого он задумчиво опустил голову, и теперь, не поднимая ее, глянул на меня из-под бровей пронзающим взглядом, на этот раз преисполненным холодной ярости. Ничто за время его визита не поразило меня так сильно, как это. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, я бы сказал, что в этот момент Грешам источал яд. Но, как вы можете догадаться, к нему такие слова были неприменимы.