Константин Исааков - Один

И ещё у его девочки были пальцы. Подумаешь, пальцы, – скажете вы: пальцы есть у всех. Но у неё были особенные пальцы. Они тоже лучились – но не так, как глаза, а по-своему, невидимыми, осязаемыми волнами нежности и прохлады. Стоит взять эти пальцы в свои ладони (а Лёшик мысленно проделывал это много раз), как ощущаешь, что в тебя входит любовь. Любовь к миру – сущему и вымечтанному. Любовь к ней самой – его дДевочке.

Он знал: когда он найдёт свою девочку, он сразу поймёт, что это – она. По искоркам в глазах. По волнам на лбу. По живописи губ. А главное – по пальцам: это будет последний «опознавательный знак» – да, это ты, моя любимая. Да и она непременно узнает его по этому прикосновению. И поймёт: он.

Его первой детской влюбленностью была, однако, вовсе не девочка, а, не подумайте плохого, мальчик. С каштановыми кудрями красавец Роберт из старого советского фильма «Дети капитана Гранта». И не было тут ни эротики, ни влечения – какая уж там эротика в 8 лет! Влюбленность же была взаправдашней: в образ («А ну-ка песню нам пропой веселый ветер!» – и по канатам, по мачтам, вверх, вверх!) да и просто в облик – влекомые морским ветром волосы, пацанское мужество глаз, улыбка в пол-лица… Много позже Лёша поймет, что тогда ему впервые предъявили живую красоту – и по чистой случайности она оказалась не в девичьем, а в мальчишеском, по сути же, вполне бесполом воплощении.

Другая, перестроечных времен, говорухинская телеверсия романа – фильм «По следам капитана Гранта», при всем своем добротном романтизме и вполне деликатно сохранённой великой музыкальной теме Дунаевского, уступала старому фильму в главном: дети не те. Милые, грамотно играющие. Но – кукольные, ходульные. Тот Роберт взрослого Лёшу разочаровал.

Когда душа поселяется в теле? Принято считать: при рождении. Но ведь в этом случае только что выбравшийся на свет младенец должен испытывать ту самую гамму чувств и переживаний, что свойственна (увы или к счастью?) лишь зрелой человеческой натуре.

Или душа «вызревает» постепенно, как бы в параллель с телом: год за годом, опыт за опытом? Сегодня – одна ячейка, неделей позже – другая, а следующая, может, даже через год: у каждого, говорят, своя динамика. Но тогда почему она, душа, зрелая и утомленная познанием, покидая плоть на смертном одре и поскитавшись затем, неприкаянная, в неведомых нам эмпиреях, избирает новое тело – и при этом вдруг оказывается той самой tabula rasa, чистым листом бумаги, не обремененным горестными заметами прошлого? Душа-младенец в теле-младенце.

А если идея о переселении душ, на самом деле, придумана человеком в качестве терапевтической сказки, смиряющей его с неизбежностью смерти? И никуда, ни в кого она, наша душа, потом не инкарнирует? А каждая новая душа возникает в каждом новом теле просто как некое Божье послание, мессидж, чистая матрица, которой предстоит обогатиться индивидуальным и, увы, разовым, не передающимся от тела к телу, опытом? А то и вовсе, вдруг нет её, души?

В этом, конечно, наблюдается определённая схоластическая логика. Только вот почему она, душа наша – возлюбленная и треклятая, иногда так болит? Ведь знакомое же всем чувство: болит душа. Если болит, значит, она есть. Или, по крайней мере, была. Фантомные боли ампутированной души – тоже, знаете ли, многих замучили до смерти.

Поэтому пусть уж болит. Пусть изнемогает под невыносимостью реалий. Всё лучше, чем вовсе без неё.

Забегая вперёд нашего сюжета, произнесем ещё раз эту банальную фразу: шли годы. Да, они шли, а мальчик всё не находил свою девочку. Какие-то девочки бродили вокруг, какие-то – около. Но не было у них ни тех самых глаз, ни тех самых пальцев. Наверное, это были очень даже хорошие, а порой и красивые-раскрасивые девочки. Но чужие. Не было среди них его девочки.

А в «обязательной программе» внешней жизни Алексей взрослел и… выглядел совсем уже не мальчиком. Он учился, работал, что-то познавал, что-то терял. Он даже однажды женился – ведь все вокруг ждали от него этого, а он не хотел обижать окружающих. Он очень старался разглядеть в жене свою девочку. Но не случилось. Разрушился брак, и эту вину за эту жизненную неудачу он всегда носил в себе и даже немножко мазохистски лелеял. Ну и хорошо. Наличие чувства вины, как известно, один из признаков: душа жива.

Только вот вина – очень неблагодарный и капризный сожитель. Особенно для живущего в одиночку. Одиночество располагает к размышлениям, которые могут и к себе привести, и от себя увести. «Не оставляй мечты!» – подсказывали ему в два голоса Жюль Верн и Дюма-пэр. И вот, в очередной раз «проконсультировавшись» с «голосами», О дин надумал: не там я ищу свою девочку. Просторы родины хоть и прекрасны, но рождают, наверное, не тех девочек, всё в которых как бы и есть, но они какие-то чужие, другие. Или он – другой.