Константин Исааков - Один

После этого случая он проникся какой-то невыразимой нежностью к брезгливой Фирочкиной мордашке. Да, именно мордашке – о том, другом, что ему не только показали, но и на мгновение дали потрогать, он и подумать боялся. Если и вспоминал, то, скорее, с неким священным ужасом. Будто ненароком проник в страшную тайну, что находилась в Фирочкиных трусиках, в Запретный город, о существовании которого он прежде знать не знал, ведать не ведал.

Тогда и возникло в нём это понимание запретности, которую таило в себе женское естество. Но если что-то нельзя, то что-то, наверное, можно? Хоть в щёчку поцеловать – ведь можно? (Откуда, как это в детских ощущениях, желаниях возникает эта взаимосвязь – между запретным местом и «поцеловать в щёчку»?) Впервые он понял: его губы способны выразить нечто, кроме слов. И в какой-то момент исхитрился. Фирочка, нагнувшись к ботинку, завязывала шнурок. Он тоже пригнулся – и с отчаянным безоглядством чмокнул её в шершавую, аллергичную щёку. Фирочка подняла на него брезгливый носик, показала язык, но промолчала. Дождалась, пока мама пришла. Коварная.

Второй раз прикоснуться к тайне довелось ему уже пятиклассником. А потом в выпускном, 11-м классе. Вот такие этапы большого пути.

В последний поезд он едва успел. В этот день они с Верочкой оформили развод. Хотелось напиться, но не получилось – водка сначала не лезла в глотку, потом не брала. Он влетел в закрывающиеся двери вагона метро уже во втором часу ночи – и плюхнулся на сидение напротив молоденькой парочки.

Парочка была очаровательна. Он, лет 22, высокий, брутальный, с легкой небритостью щек и черепа. А она, совсем ребенок, лет 15, но ребенок не по-детски прелестный: уже не девочка, но еще не девушка, с русыми локонами из-под вязаной шапочки и смородиновым, четких линий ртом. Было в этой паре нечто одновременно и неправильное, и гармоничное. На просвет её мелко моргающих, почти младенчески длинных (у взрослых эта длина обычно «куда-то девается») ресниц её приятель выглядел мужиковатым, сильно старшим. Она же излучала абсолютное доверие к его вполне матросскому плечу, в которое упиралась беззащитной щекой.

Потом он достал мобильник и предложил ей там что-то почитать. Она улыбчиво согласилась. И он бесповоротно занырнул в увлекательные глубины небольшого монитора. На какое-то время она попыталась было последовать его примеру. Но потом вдруг реснички сомкнулись – ребенок уснул. Да как безмятежно-крепко! Объявили и проехали одну станцию, другую. Она спала. Он читал. А О дин сидел напротив и улыбался: как же это хорошо, что они не боятся своих чувств, не боятся любить друг друга!

Мысленно он даже подгонял своего визави: «Чурбан ты бесчувственный! Да оторвись ты от монитора и погляди на это трогательное создание рядом с тобой! Ведь никакие тексты слов, никакие „весёлые картинки“ в твоем, с позволения сказать, гаджете не сопоставимы с этим личиком, с нарисованным на нем безлимитом доверии тебе, бестолковому. Одна ее маленькая ладошка – в твоей огромной лапе, а из второй сейчас вывалится пакетик с чипсами. Эй, оглянись! Чудо-то – рядом!»

Наверное, его мыслеобразы были слишком эмоциональными. Парень поднял взгляд – сначала на Лёшу, вполне идиотски, как говорили в детстве, «лыбящегося», потом, въехав в его «мессидж», и на девочку. И вдруг по-мальчишески расплылся такой волшебной нежностью… что сразу перестал быть брутальным и бесчувственным. Сначала аккуратно, чтобы не потревожить, вынул чипсовую упаковку из её пальцев. Потом тихонько подергал за ушко, потеребил носик… Бесполезно. Дитя спит. Тогда, поозиравшись по сторонам и смущенно подмигнув мне, «супостату»: мол, выходить пора нам – сорри за «неформат», наклонился и поцеловал её в губки.

Она очнулась сразу и ответила на его поцелуй – да так, что было понятно: э, да никто тут не дитя, и все у них давно чики-поки. Сиди на скамье напротив с полдюжины ханжей, все дружно бы возмутились «малолетнему разврату» – и даже не потому, что целуются (они сейчас на каждом шагу целуются – и молодцы!), а потому, что «мала ещё».

Но ханжи давно спали в стылых супружеских постелях, в которых много лет не ночевала любовь. И он опять подумал: как же это здорово. Значит, нежность между ними – настоящая и обоюдная. А что «мала», так ведь и Джульетте-то было всего 12, а Ромео – 14. От этого их любовь не перестала быть любовью. И даже совсем наоборот.

Они выскочили, как только поезд замер. О дин мысленно кричал им вслед: «Ничего не бойтесь и не стесняйтесь! Любите друг друга!»