Константин Исааков - Один

Явно проинтуичив это, мама с деланной укоризной (но опять же, с этой затаённой, так хорошо знакомой ему чуть ироничной поддержкой) покачала головой и, как бы исполняя роль извиняющегося Лёшика, твёрдо заверила скорчившую кислую рожицу ябеду Фирочку:

– Он больше не будет.

И только уже дома, присев перед ним на корточки и взъерошив его пока ещё непослушные волосы, произнесла фразу, запомнившуюся на всю жизнь: «Никогда не целуй насильно». Он хотел было сказать: «А она первая…», но почему-то осекся.

…Культовый в те времена американский фильм «Серенада солнечной долины» он смотрел после этого первого, детсадовского просмотра, наверное, раз десять. И непременно вспоминал при этом Фирочку. Позже как-то открыл в альбоме старую детсадовскую фотографию, где тремя рядами построены мальчики-девочки, и Фирочка, как обычно, стоит рядом с воспитательницей, а вот и он, Лёшка, крайний справа: интересно, все дети дисциплинированно смотрят в объектив, а он – куда-то в сторону. Нет, не на Фирочку – её он с тех пор стеснялся и даже побаивался. А просто в сторону.

Аллергичную нервную девочку, скорее всего, полностью звали красивым южным именем Земфира. Но именно сокращенное, почти щенячье её имя как нельзя лучше соответствовало тому выражению «Фи!», которое почти всегда присутствовало на этом 6-летнем личике. Кончик своей толстой косы Фирочка обычно наматывала на палец и как бы со стороны подёргивала себя за волосы. Но мальчишки из группы сделать то же самое ни за что бы не решились: можно было схлопотать по полной, и один-таки смельчак схлопотал – не как-нибудь, а коленкой между ног, после чего перепуганная воспитательница унесла задиру в медпункт. Про таких, как Фирочка, обычно говорят: «Да ну её… не связывайся!».

В этой истории для него, вспоминавшего её уже взрослом, самым, наверное, загадочным было то, что в обычном районном детсаду, находившимся за углом от его дома, время от времени показывали кино. На стену натягивалась простынка, детей рассаживали на стульчики полукругом, тушили свет, и комната озарялась лишь отблесками с экрана, а сзади, у проектора крутился дядька, время от времени подтаскивавший тяжеленные коробки с лентой. Когда часть кончалась, свет в комнате включали, дядька снимал с колеса проектора одну бобину и водружал другую. Возможно, он был родственником или ухажёром кого-то из воспитательниц и по блату устраивал ей, а заодно и детям, мало что в этих фильмах понимавшим, бесплатное кино. Запомнил, впрочем, Лёшка только «Серенаду солнечной долины».

Свет потушили, и с экрана раздались звуки восхитительной (это он уже много лет позже оценил) «Читтануги-Чучи» Глена Миллера. На стульчике справа от него, задрав к экрану презрительно искривленные, как обычно, с выражением «Фи!» губки, сидела Фирочка. Сидеть-то она сидела, но ей явно не сиделось, и время от времени она тыкала локотком Лёше в бок. Зная, что с Фирочкой шутки плохи, он никак не реагировал на эти тычки. А надо вам заметить, на всех детсадовских мальчиках и девочках, были в те времена абсолютно одинаковые застиранные голубые маечки и чёрные трусики. Кто-то что-то пел с экрана, кто-то вертелся волчком на непонятном для южных детей льду, когда Фирочка неожиданно очень настойчиво потянула своего соседа за рукав. «Хочешькоечтопокажу?» – скороговоркой шепнула она Лёшику в ухо, и при этом он чуть не свалился со стула. Читтануговая музыка бурлила весело и громко, но Фирочкин шёпот он всё же разобрал. «Чего?». Но она уже… наклонила его за шею к оттянутой резинке своих трусиков. Фирочка была девочкой упитанной, и первое, что он разглядел в отблесках экранного катка, – это было кругленькое пузико с выпуклым пупком. Он засмотрелся на несколько отличавшийся от его пупок, но вдруг понял, что показывают-то ему совсем другое. Он и не знал, что это у них так… «Потрогай!» – повелительно прошипела Фирочка. И она потянула его руку туда, где он, к удивлению своему, ощутил глубину и мягкость.

Часть оборвалась, как всегда, неожиданно, и за секунду до того, как дядька включил свет, чтобы поменять бобину, резинка чёрных трусиков захлопнулась, а Лёшина рука был выдворена с территории, на которую только что так неожиданно попала.

Когда же вновь погас свет, и на экране продолжились калифорнийские любовные страсти, Фирочкин стул оказался отодвинут от него на такое малодоступное расстояние, что он чуть не заплакал от обиды, поняв, что это всё, больше «кина не будет». Если, конечно, не считать того, что разворачивалось на белой кинопростынке.