Георгий Левченко - Сон разума (СИ)

– Интриги, одни интриги, – вдруг вырвалось у неё из уст. Она немного вздрогнула, оглянулась вокруг, Фёдор находился в ванной, значит ничего не слышал, успокоилась и тяжело вздохнула. Было досадно до горечи, что всё так не складно у них получается, почти что и любви нет, а ещё она уверилась, что приближается ответственная минута, которую ждала со страхом, в то же время желая, чтобы та поскорей наступила, ведь не зря в последнее время её друг переменился. Уже ложась в постель, Настя не переставала думать, как ей всё-таки хочется чувств, настоящих чувств, без условий и недомолвок, ведь, казалось, они оба были на них способны.

24.04 Не могу сказать, что радость вдруг прошла и всё стало из рук вон плохо, нет, скорее, даже лучше, не понятно, правда, в чём конкретно, но лучше, общее впечатление такое – это уж могу говорить безо всякого раздумья. Честно говоря, я с трудом припоминаю, когда в последний раз был столь искрен, откровенен с самим собой, внутри царит устойчивое ощущение полного отсутствия необходимости врать, даже странно становиться при одной мысли о лжи, будто впервые в жизни сталкиваюсь с этим явлением и искренне недоумеваю, откуда оно взялось. В то же время такая правдивость походит на расплату за предыдущую ложь, ведь, по большому счёту, деваться теперь мне некуда. Занятно получается: сам себя припераю к стенке, сам себя пытаюсь оправдать, а в итоге оказываюсь столь жалок и беззащитен, что не могу себе противостоять. Это как минимум двойственно, а, на самом деле, просто обидно. Значит недавнее весёлое умонастроение было лишь чем-то по-детски наивным, глупым и неуместным, раз я так запросто готов его отрицать, очень досадно от того, как быстро и предсказуемо оно переменилось. А вот то, что осталось в сухом остатке, действительно отрадно, если можно избежать соблазна подмешать к нему лжи. И зачем? Что это изменит? Конечно, можно. Ну, скажем, будет кому-нибудь (т.е. мне) приятно, если определённая мелочь согласуется с его личностью, но на то ведь она и мелочь, чтобы значения не иметь, поэтому всякие безделицы можно без зазрения совести оставлять в стороне, что приносит не малое удовлетворение самим собой. Хуже всего, когда для кого-то мелочь всё-таки значима, и при этом выбивается из рамок его представлений о ней, точнее, представлений о её месте среди других вещей. Тогда да, тогда можно и соврать, ведь, по большому счёту, эта ложь опять-таки ничего не изменит, только вот зрелище будет очень жалкое и постыдное. А вот что если врать по-крупному, т.е. тотально, без просвета? Тема очень обширная, однако крайне близкая, собственно, почти про меня, надо лишь вычесть осознание лжи самим собой. Хотя неизвестно, прекратил бы я лгать, если бы понял, что вру? Наверное, до поры до времени всё-таки нет, лишь когда стало бы совсем невмоготу, как сейчас. До сего момента у меня не хватало ума для прозрения или ещё чего, а, может, имело место смирение, такое гнилое, скотское.

Правда, если на секунду отвлечься от общих умозрительных рассуждательств, то я пока не вполне справедлив в данном вопросе, так как никогда, будучи в твёрдой памяти, не стал бы утверждать о себе, что являюсь примиряющей натурой, и, наоборот, никогда бы не сказал, что в действительности враньё для меня является образом жизни – имеет место что-то среднее, аморфное и менее выразительное. К тому же, по здравому размышлению, встаёт вопрос: как мне жить без лжи? Вывод, к слову, малодушный и бесхарактерный, но меня это не заботит, поскольку он и есть правда, какой бы ничтожной она не казалась. Более того, я ни в коем случае не стану заниматься пустым умствованием о морали даже для сохранения видимости приличия или болтать о том, что честным быть хорошо не смотря ни на что и т.д. и т.п. – этого никогда не было в моём характере, в т.ч. в юности с её максимализмом, ведь на мой вкус они пахнут духовной мертвечиной и не более того. Возможно, этим умозаключением я пытаюсь оправдаться перед собой, а, возможно, говорю вполне искренне, только оно, на самом деле, не имеет значения, поскольку ловить себя за хвост совершенно не продуктивно, к тому же начинаешь забывать, о чём, собственно, идёт речь. Не загадиться, наверно, было невозможно, да и кто в юности не смотрел свысока на окружающую действительность, а потом с тем же рвением принижался пред ней, однако до поры до времени никакой трагедии в этом не было и, видимо, вовсе бы не проявилось, если бы я жил собственной жизнью и моя натура не влекла бы меня в направления, перпендикулярные тем, которым я следовал прежде. Во мне появился характер, очень латентный и почти бездеятельный, направленный на собственную личность, но всё-таки факт. По крайней мере, я стараюсь не врать самому себе, потому что тогда дело бы обернулось совсем плохо. Такая ложь – нечто очень специфическое и постыдное, разрушающее самое естество, поскольку тем самым ты будто отрицаешь себя, переиначиваешься в угоду обстоятельствам, но никогда полностью, так что внутри не остаётся ничего существенного, одни недоделки, а потом вдруг смотришь, и это уже не ты, но кто-то другой щуриться на тебя в зеркало с кривой улыбочкой и пустым взглядом, а потом быстро убегает, ссылаясь на неотложные дела, которым грош цена, и ты идёшь внутри него, не понимая куда и зачем, и внутренности холодеют от страха, однако вырваться уже не в состоянии. – Так ярко это представилось, будто со мной произошло, даже руки вспотели, быть может, я стоял у самой пропасти.