Кира Гофер - По осколкам (СИ)

Глаза болят, но теперь я вижу все привычным образом, и темнота мне не мешает. Кажется, что кто-то, усмиряя пожар, строил надо мной купол из дыма и гари, но то ли передумал, то ли сил не хватило. Я теперь сижу будто во внутреннем дворе большого дома-колодца на Первом, знакомого с самого рождения. Только вместо серых каменных стен с галереями и плющом — надувшиеся пузыри дыма; вместо ветра по расписанию — вязкая духота и отвратный запах горелого; а вместо высоченного шпиля — черная глухая башня. Незыблемая. Ее ничто не колыхнуло. Дым не дополз до нее, не тронул ее подножья, застыл по краям площади — теперь это новые границы мирка. Видно, как наверху они заворачиваются.

Наверху, словно встав на уцелевшую грань нижней золотой пирамиды, тяжело и медленно скользит огромный обломок с озером на два угла. Он занимает почти треть видимого неба, не крутится, движется ровно и плавно, будто его полетом управляет строгая рука. За ним тянется туманным хвостом выливающаяся вода. Там что-то пошло не так с гравитацией и границами.

Справа — еще один обломок, узкий и длинный. Вынырнул, похвастался красным пятном пожара на поверхности, махнул разломанной пирамидой и умчался, полыхая и юля. Потом спрятался за большого соседа, льющего воду, будто опасался чего-то.

Постепенно оба они скрываются, опустившись за черную стену.

На озерной части людей нет. А вот что на той, где пожар? Вдруг люди из города ушли туда? Спасались — и не спаслись.

Сижу, смотрю, глаза в небо вцепились. Что еще покажется? Чем мир мне даст пощечину?

А в висках стучит больно. Стены, опуститесь, дайте обзор. Покажите мне хоть один обломок, где не горит и не выливается. Хочу посмотреть и увидеть, что где-то жители оказались в порядке!

Да полно, Инэн. Разве ты хочешь убедиться, что где-то эти люди живут спокойно, после того, как недавно ты рвала руками даже воздух, лишь бы им было не вдохнуть?

«За Сатс они мне ответили сполна!» — злится гордость, любующаяся воспоминанием о горящем обломке, и трепещет жадными ноздрями.

«Но ведь я спросила с них не только за Сатс?» — печалится совесть и берет за горло.

Снизу раздается емкое и точное:

— Н-да.

Голова моя склоняется.

Он всегда был символом, и даже сейчас, в разодранном и подпаленном плаще, лохматый и потерявший свой рассветный головной убор, он не выглядит обычным человеком. Правда, откуда-то вдруг взялась худоба, а ведь, когда он стоял в маленьком подземелье, он казался могучим и широким. Сейчас лежит — может, в этом ее причина?

Холодным голубоватым светом звезд обозначено его лицо, темное от налипшего пепла. Рисунки вокруг глаз размылись, белые пятна остались только у висков, и одно пятнышко — над левой бровью. Над правой все линии смазаны, словно он, забывшись, провел по лбу ладонью. Рисунки он, конечно, не подводил, не обновлял. Не до того ему тут было. А потом еще и я.

Да, Т жив. Когда я, еще полуслепая, почувствовала, что его рука не холодеет, а его пальцы даже чуть пошевелились, у меня дыхание перехватило. И сейчас, услышав его голос, радуюсь так, что хочется весь мир обнять.

Но что обнимать-то?

Шепчу растерянно, спешу оправдаться:

— Я не хотела. Я совершенно не хотела, чтобы вот так…

Он смотрит в пустое небо:

— Ну, как-то хотела, раз уж оно так вышло. — Потом медленно вздыхает, будто прислушиваясь, чем его тело отзовется на такое простое движение, и добавляет равнодушно: — Ладно, надо понять, что осталось.

Наверное, он это же говорил, когда к нему пришли почтенные.

Т порывается встать, но я ловлю и прижимаю его плечи к камням:

— Лежи, тебе нельзя двигаться.

— Это еще почему?

— У тебя спина сломана.

— Откуда ты знаешь? Я же на ней лежу. — Он наконец смотрит на меня, и даже с возмущением.

Наши взгляды встречаются. В его глазах отчетливо видна напряженная мысль: «Попробуй, убеди меня».

— Ты забыл, что знал о Ходящих?

— А-а, да, — он отворачивается, он недоволен. — Ну, тогда посмотри… Не на меня, насмотрелась. А вокруг.

Вокруг я уже насмотрелась, а он насмехаться?!

Кладу руку ему на влажный лоб. Под пальцами чувствуются морщины с забившимися в них тоненькими валиками пепла. Что-то, недавно поселившееся во мне и подкормленное вспыхнувшей обидой — «как посмел?!» — толкает положить вторую руку на его подбородок, а потом дернуть, поворачивая.

Моргаю. Прочь жуткое видение!

Рассказываю ему, как поднялись стены, как проплыл озерный обломок, как еще на одном куске, поменьше и поуже, горит и горит…