Кира Гофер - По осколкам (СИ)

— Да ты хоть видишь, куда идешь, девка?!

Не знаю, что ответить.

— А куда я иду? — с трудом переспрашиваю, нащупываю под собой кучу влажной земли, потом поднимаюсь на ноги.

— Да уж пришла, пожалуй, — хмыкает тот же голос. — Хотя сюда все приходят, как бы ни петляли.

Я трясу головой, восстанавливая зрение.

Передо мной — насыпь черной земли. Слева от нее — длинная яма, за ней — другая насыпь. Из ямы выбирается, цепляясь за измазанную грязью лопату с кривой ручкой, невысокий пузанчик, лысый и щекастый.

— Вам ужасно не идет это занятие! — выдыхаю я бездумно и без сил опускаюсь на траву у кустов.

— Другое дело сейчас без надобности, — фыркает толстяк и, опираясь на лопату, с прищуром глядит на меня; у него красный потный лоб уставшего человека. — Был трактирщик, стал могильщик. Не хотел бы я теперь брать плату с тех, кого обслуживаю. Это раньше было — приносят еду, отдаю едой. А сейчас…

— «Сюда все приходят, как бы ни петляли», — повторяю я, но так тихо, что толстяк не слышит и продолжает бубнить о еде. Я не прислушиваюсь, мне сейчас важен сам его голос: он помогает собраться, настроиться, четче различать слова. Еще несколько вдохов — и я буду в порядке.

Деревьев здесь нет, от нескольких чахлых кустов закатные тени ползут к толстяку — к живому, создающему и нарушающему покой мертвых. Тень свежей могильной насыпи, на которую я упала, лежит поперек приготовленной ямы, словно бы погребенный не хочет пускать в землю других, словно говорит «хватит здесь и меня». Словно сам осколок против того, чтобы безвозвратно принимать смерти. Сложное место, очень несогласное с собой.

За спиной толстяка торчат ряды крепких палок в рост высотой. Палки голые, кривоватые — без табличек, без отличий.

Указывая на них, интересуюсь:

— Там старое кладбище? А тут теперь новое? Но никто не назван. Ты же забудешь, кто где лежит, если не подписать.

— Никто не забудет, все уже не помнят, — толстяк наклоняет голову. — А ты с какого дома будешь, девка? Грязнючая, не разглядишь… И ни на кого не похожа.

Я отмахиваюсь усталым жестом — копай давай, не лоснящегося носа это дело.

Толстяк пожимает плечами и берется за лопату. Вроде не обиделся. Я ему хоть какая-то компания. Он мне хоть какая-то передышка.

Свежих могил десять. Две дальние уже подсохли. Духота растягивает между кустов запах разрытой земли. Вплетается и пищит в этом запахе что-то сладковатое и моему носу крайне неприятное.

Я фыркаю, прогоняя.

— Многих ты похоронил, — говорю, кивая на ряд свежих могил. — Неужели все от голода умерли?

— Да нет, — с охотой отвечает толстяк, по-хозяйски подрубая траву по краям ямы. — От голода еще не успели. Все больше от дурости. Этот вот, — он машет лопатой, указывая на длинный потрепанный мешок, лежащий рядом с ямой, — от старости. Давно уже ему было пора, а все равно жалко.

Я с трудом поднимаюсь на непослушные ноги и подхожу к мешку. Осторожно, словно боюсь разбудить, раздвигаю складки мешковины. Наружу высовывается серый острый нос.

— Старый Фич! — охаю я. — Но как?

— Я ж говорю, от старости, — пожимает плечами толстяк.

Он так уверен, что я невольно сомневаюсь. Откидываю мешковину, открывая небу сухонькое тело, сложенные на груди руки-веточки. Прищуриваюсь сосредоточенно, и от лысой головы мой взгляд ползет вниз. Вот ведь! От старости бы умер — шел бы фон от всего тела, а тут четко видно, что у старика сердце не выдержало.

Поворачиваюсь к толстяку, чтобы спросить, что же такое случилось. Взгляд цепляется за шевеление на той могиле, у которой я только что сидела. В жирной земле корчится червяк — потревоженный, вытащенный из своего мира и разрубленный слепой лопатой.

— А там кто? — спрашиваю я.

Толстяк молчит. Хмурится.

— Кто?

— Не повезло девке, — отвечает он, глядя исподлобья, будто я его предала — обещала милую беседу, а теперь о неприятном пытаю. — Много я смертей видел, но когда сильный и молодой… это не избавление. Ей бы еще… красивые бы дети были. Я ее землей сверху, а она улыбается… Думал, встанет, отряхнется.

Он нервно оскаливается, словно сдерживает рвущееся сквозь зубы ругательство, и продолжает:

— Когда с почтенных ответа требовать начали, вождь вышел. Идите, говорит, по домам, все и без вас разрешится. Некоторые ушли, чего горло впустую драть. Кто остался, те все требовали и грозили, сами не разбирали, чем и кому… Вчера охранник, один из тех, кто башню бросил, язык почесать решил, мол, важный, много чего знает. Взяли его, потрясли — кого видел, чего слышал? Наплел он им небылиц!.. Ну, а потом совсем разошлись. Свинью забрали. Девку эту из темницы вытащили. Давай, мол, делай таких свиней десяток, да чтоб побольше и посытнее…