Дэвид Льюис - Путеводные звезды. Секреты навигации мореплавателей островов Тихого океана

Два дня назад мы пришли на Таумако, ориентируясь по его путеводной звезде, Бетельгейзе из созвездия Ориона, находящейся в северной оконечности полинезийского созвездия Большой Птицы, головой которой является Сириус, а нижней оконечностью – Канопус. Наш груз включал 30-фунтовые мотки «особых денег» – троса ручной работы из кокосовых очесок толщиной 2 дюйма, украшенного плюмажами бесчисленных несчастных птиц, чье оперение использовалось в качестве местных расчетных средств. Они предназначались для того, чтобы купить сыну Теваке жену на Таумако.

Деревня стояла на искусственном острове, окруженном прибрежным коралловым рифом. Как только 150-футовый рыбацкий якорь на своей двухдюймовой цепи с грохотом ушел под воду, вокруг нас собрались примчавшиеся от берега каноэ. Улыбающиеся люди взобрались на борт, и группки мальчишек повисли на такелаже, словно летучие мыши. Стояла высокая вода. Оставив «Исбьерн» на якоре, мы прошли над рифом в одном из маленьких долбленых каноэ с острова в полупогруженном состоянии. И пролетели на гребне волны добрых полмили, крича от восторга, до самой деревенской набережной. В лагуне, стоя по пояс в воде, какой-то человек охотился на рыбу с луком и стрелами.

Подарки – черный и липкий табак и школьные тетради, листы которых высоко ценятся в качестве основы для сигарет-самокруток – жители деревни приняли с благосклонностью. В нашу честь был исполнен «особый танец», во время которого мы с моим сыном Барри сидели на бревне рядом с англиканским священником с Соломоновых островов. Ему я подарил небольшую бутылку джина.

«Пиво хорошо для мальчиков, – сказал священник с чувством, пока раскрашенные танцоры топали и извивались в кругу под барабанные удары по перевернутому каноэ, – но мужской напиток – это джин».

Я заметил, что почти у каждой женщины и девушки на правой груди было вытатуировано ее имя. Весьма полезно, чтобы не забыть, как величают ту, с кем знакомишься, – наподобие маленьких визитных карточек, которые люди берут с собой на различные встречи, однако более долговечные. Хотя дерзкая надпись «Саломея» на иссохшей груди одной из старушек смотрелась как-то неловко.

Вечером мы с Барри, возвращаясь на «Исбьерн», прошли над рифом на веслах по низкой воде. Каноэ обходило кусачих морских змей, скользивших среди коралловых рифов в отблесках факелов, изготовленных из сухих побегов кокосовых пальм, которые держали наши сопровождающие. Пока мы карабкались на борт вака (vaka), каноэ-аутриггер было приведено в равновесие. Гребцы оттолкнулись от борта и, напрягая мускулы, направили свой челн к фосфоресцирующей полосе прибоя. Каноэ взбиралось на волну так круто, что его нос с первым гребцом временами зависал между небом и морем.

Утром в день нашего отхода каноэ начали подходить к борту задолго до рассвета. Среди пассажиров выделялась сосватанная недешево невеста, казавшаяся сплошным разочарованием – толстая, флегматичная и явно не привлекательная на фоне стройных и симпатичных девушек с Таумако. Я только предположил, что ее приобретали на вес (но, вероятно, женитьба была как-то привязана к сделке с землей). При подъеме грота и съемке с якоря на палубе скопилось так много народа, что я в первый момент не заметил отсутствия человека на руле. « Исбьерн » набирал ход в направлении острых, как бритва, кораллов.

«Те хоу – рулевое весло!» – отчаянно закричал я, а один из матросов, племянников Теваке, прыгнул к рулю и круто переложил его на противоположный борт. Лишь позже я узнал, что на полинезийском диалекте острова Таумако нужно было сказать «те фоу», но мой крик поняли все-таки правильно.

Когда мы отошли от Таумако, было еще темно, звезды пока не растаяли, а тяжелые облака не закрыли небо. В течение всего нашего плавания ни один лучик не пробился сквозь облачную завесу солнца! Затем с севера налетел шквал, вынудив установить штормовое ограждение, и омыл «Исбьерн» тропическим ливнем. Ветер, зашедший с юго-востока на север, менялся на северо-восточный, восточный-северо-восточный и, наконец, опять пришел на юго-восток. Мое умение ориентироваться в море с приходом шквала исчезло. При каждой следующей смене ветра я терял направление.

Все это время Теваке, не давая себе ни минуты передышки, неотступно стоял на фордеке, широко расставив ноги. Он укрывался от дождя пальмовым листом лолоп (lolop), как зонтом, а иногда – полиэтиленовой скатертью в розах, и насквозь промокшая набедренная повязка лава лава (lava lava) хлестала его по ногам. Теваке сосредоточенно наблюдал за морем, не обращая внимания на холод и усталость, лишь изредка подавая сигналы рулевому.