Анри Коломон - Дама, Сердце, Цветы и Ягоды. Из романа «Франсуа и Мальвази»

Та ночь представлялась кошмарной, тяжело раненных несли и вели один за одним; их казалось было больше, чем оставшихся невредимыми, это и было так на самом деле, потому что таковых и легкораненных осталась самая малость. Характерная черта: преобладание опасных ранений над смертельными может и объясняло то обстоятельство, что осажденные французы были хорошо защищены фортификацией и как никак и сетками…, но в пробитой во многих местах сетке-кольчуге вынесли со стен де Сент-Люка. Он умер на руках.

Смерть Монсеньора сыграла все же решающую роль в удержании замка за собой. Потом они ходили к скалам смотреть как все было в ту памятную ночь. Кто мог полезть, полез по тому пути, которому лезли Мачете и Франсуа. В этот раз шевалье показалось здесь все совершенно другим, нежели он представлял. В памяти его остались совершенно другие картины и впечатления. Днем же на свету пропадали и ощущения зажатости, и при взгляде вниз не черная темнота, а теневые заросли акации и прочего кустарника, зеленого, но не густого, виделись им.

Каждый желающий имел возможность расположиться на том месте откуда велась стрельба.

Постепенно по мере все дольшего проживания в Шандади, жизнь французов все более и более чаще выходила наружу за рамки резко очерченные стенами и всегда запертыми воротами. Кроме тех двух раз, что они выезжали вместе с монахами-августинцами везти на похороны своих погибших товарищей и того раза, что массово выходили к скалам, их бытию постоянно приходилось сталкиваться с внешним пространством, попервой казавшимся враждебным и опасным. Ворота все чаще и чаще оказывались раскрытыми, выливая внутризамковую жизнь наружу, вместе с выгоном табуна выгуливаемых на поле перед воротами коней, каждый день. Так же каждодневно выезжали к ручью пополнять запасы свежей воды. Но постоянно, когда бы то ни было закрыты ворота или открыты, на башне и на крыше корпуса под тентом всенепременно был выставлен дежурный караул при смотрительном приборе графа.

Одинокое серо-коричневое сооружение Шандади, которое уже привычно было видеть со стороны, не казался теперь более островом, или как его называли «кораблем» в безбрежном оторванном пространстве… Из Калатафими прослышавшей через папашу Бонанно о новых владельцах замка и их отношению к нему, охотно привезли им требуемого фуража. Так однажды утром к ним в ворота постучались, но так тихо и ненастойчиво, что никто ничего не заметил. Стук «из-под низу» повторился опять. Со смотрового оконца башни выглянули и поглядев некоторое время в раздумии вниз, а потом по сторонам крикнули вниз чтобы оттуда убирались.

На третий настойчивый и продолжительный стук клюкой в добавок с недовольным ворчанием слабо вырывающимся из шамкающего рта Мачете обратил внимание и быстрым шагом поспешил к воротной калитке открывать, появившийся перед высоким порогом дед моментально отвесил ему удар клюкой по плечу.

– Пошто так долго не открывал? Столько ждать заставил! – пояснил дед. – Всегда открывай раз стучусь, – продолжал он в успокоившемся ворчливом тоне, опираясь на руку Мачете и с помощью его преодолевая высокий порог. Дед, в одежде библейских времен, холщовой и висящей полами до самой земли, волочась по ней ни слова больше не говоря пошел на дальний конец двора к расставленным столам. Длинная дедовская бородка раскачивалась словно на ветру. Наблюдавшим за сценой встречи важного гостя Мачете пояснил кого они принимают. То был ни кто-нибудь а Люцифер-отшельник, по-видимому тоже в свое время известная на всю округу кличка. Франсуа и самого смех разобрал, когда он сказал находящимся поблизости перевод прозвища.

– То одиночка, то отшельник, – проговорил де Гассе, захлебываясь в сдерживаемом внутреннем смехе, прорывавшемся наружу сквозь нос.

Дед был усажен за стол и обслужен бесстрастно-услужливым Урри, поставившим перед ним чашку с водой с небрежностью присущей грубым мужским натурам. Сунул кусок хлеба. Затем сходил в корпус, и должно быть в погреба, раз принес оттуда ножку окорока, так же грохнул на стол и ножом стал состругивать с нее на столешницу тонкие ломтики. Затем собрав их в руку плюхнул в бульон. Эпитетом к такой обходительности могли бы послужить слова: «на, жри на здоровье!» И дед налегал на подсовываемое так, что казалось бы должно было трещать за ушами. Окончив трапезу он благодарственно издал на лице благодушное выражение с беззубым ртом. В это же время из-за ворот вернулся Мачете.