Анри Коломон - Дама, Сердце, Цветы и Ягоды. Из романа «Франсуа и Мальвази»

В хаосе суматохи шевалье на миг заметил того типа, к которому почти дорвался яростный Мачете, но которого оттаскивала пьяная толпа спасая, впрочем замеченно безрезультатно пытались оттащить визжавшие и ругавшиеся самыми последними словами две растрепанные девицы. Но спасаемый ими в пьяном угаре примечательный типаж с харей, наверное много раз допрашивавшейся кирпича вот также, казалось безнадежно увяз задом у стены, беспомощно пытаясь ухватиться протянутыми руками из-за прижатия столом. Его неимоверно длинные худые как палки ноги полусогнутыми коленями нависали перед мордой, еще более усложняя потуги подняться. И не могучи выбраться / Длинный / орал… орал сухим хрипящим басом букву «а», так как будто его резали, или же ребром перевернутого стола прищемили кончики пальцев ступни, предварительно навалившись на сам стол и может ещё что?

Шум-гам и гвалт возле него поднялся такой, что выразительное лицо Длинного, своей продолговатой открытостью, глянцево красное от загара, с выделяющимся длинным носом и большим раскрытым лошадно зубным ртом, казалось беззвучно застыло в этой гримасе.

Еще Франсуа что видел – пожилого плешивого толстяка продолжавшего еще сидеть в добром здравии за кувшином вина и пытавшегося попасть бумажным пыжом в дуло пистолета, и он конечно же не преминул расквасить ему обмякшие от усердия щеки. Последнее что д’Обюссон заметил, как бивший наотмашь и выкидывавший каждого попавшегося граф д’Олон звонко получил казанком по голове. Но отправить обратно не успел, в это время раздираемый на части Мачете вцепившимися в него, решил смерить свой пыл и перестал тягаться с толпой в старании перетянуть, резко подался в ее сторону от чего завалился вместе с ней посредством какого-то человеческого барана, давно уже валявшегося под ногами. Но то было лишь временное послабление, которое бандит-одиночка себе позволил чтобы дотянуться ногой до тонкого столба подпиравшего кровлю и сильным ударом ноги сбить его в сторону! Не сначала, но несколько позже, когда граф д’Олон определял кто ему устроил такую пакость, хворостовая настилка рухнула вниз вся как есть вместе с поддерживающими ее жердями, поднимая такой туман пыли и делая невозможным любое мало-мальски свободное продвижение. Но только лишь такой рассвирепевший черт, как он, смог вырваться из той каши-малаши из поослабших в охвате рук и продраться сквозь плетеные пласты поверх, и разглядеть засыпавшегося в ветках Длинного, разгребая искомое.

– О! Мама мия! Урри не надо! – кричал засыпанный раскапывающийся, но тот был неумолим, схватив за волосы одним рывком поднял с опрокинутого кресла.

– Урри! Ты не посмеешь это сделать!

От сильного пинка Длинный выскочил на землю вместе с ветками и вынесенными им перилами, и тут же его за шкирку ухватила железная рука Мачете, да за неимением более плетки стегнул хворостиной.

– Ты не посмеешь, Урри! Дядю родного!

Но Урри посмел! А выбравшийся наружу д’Обюссон некоторое время наблюдал за тем как Мачете гонит долговязого на длинных тонких ногах, словно бы нарочно обтянутым трико, стегая его по жидкому заду, на что тот подставляя руки сиплым басом беспрерывно кричал длинную же могущую быть в его исполнении букву «а-а».

К этому времени обваленный флигель почти покинули все, гонимые ударами плетьми под дулами ружей далее. Из дверей внутренней части замка выгоняли уже не иначе как пленных, другого слова не скажешь, потому что Рамадан и другие с ним держали под прицелом прибывающих. Наконец в дверях и на крыльце появился сам граф де Гассе с сопровождавшими французами, что значило замок пуст. От бандитья-мафиози вычищена каждая комната, коридор, закуток.

– Вышвыриваем! Чтоб духу их здесь не было! – махнул д’Олон графу де Гассе относительно них.

И толпа стронувшись пошла, сталкиваясь с не меньшей массой людей, и коней. Образовавшуюся давку и свалку, а так же завязавшиеся кое-где драки в ответ на удары хлыста, разогнали шумом ружейных выстрелов. Под свист плетей и ржание метущихся коней, возле которых, под которыми выносились, выбирались позорно гонимые наемники сего Дуримаро. Наконец в створ ворот попали последние балдые, но и на этом гон не кончился. Двор освободился так же и от части французов, которые не отставали в преследовании дальше.

Шевалье Франсуа почти сразу же вернулся назад, как только оказался за воротами, вспомнив что на длинном трехступенчатом крыльце завязывался интересовавший его разговор.