– А там что? – спросили у Мачете показывая на семь или восемь закрытых на замок одностворчатых дверей в глубоких пролетах. Освещалась длинная зала со стороны двора от окон, забранных снаружи решетками.
– Это кладовые комнаты, там тоже самое с той лишь разницей что всем этим барахлом забито до потолка. —ответил Франсуа после бойкого баритона, повторяя довольно фальшиво, – Только не ломайте, есть ключи… Они в комнате главаря заперты в секретере… ключ от секретера у главаря висел на шее.
– …А теперь он у меня! – отвечал Мачете со скрипящим фальцетом на каждый вопрос ровно на столько, на сколько он затрагивал неясности, и на последний с показом оного.
– Так отдай его нам!
– Так, а жрать вы собираетесь?! Ворота закрывать нужно?! Уже вечер!! …Чем копаться в барахле, идемте смотреть на то что касается вас, вина, окорока, пленниц! – орал на них Мачете, последним вызвавший у серьезно внимавшего д’Олона визгливую усмешку одобрения, породившую затем хохот. Они пошли в комнату главаря, чем-то отхватившую от великолепного убранства залы.
– А кто этот Длинный? – спросил д’Обюссон, когда Мачете открывал выпуклую чугунную дверцу.
– Дуримаро. – указывая на длинную вытянутую постель в этой комнате выпалил тот, – следующие две комнаты у него приемные; там жили его девочки и мальчики.
Всем скопом французы спустились в глубокие подвалы, представлявшие собой запертые смежные площади, заваленные съестным на любой вкус и в таком количестве, что для прохода оставались только маленькие дорожки, еще же и промежающиеся крышками от погребов под ними! Вина, пряности, мука, мешки с орехами, белым зерном риса; здесь уже взрослых людей превратило в голодных детей… залезли в мед, и чтобы не портить у всех аппетита Мачете вывел их в тюремный коридор к заложницам… Правда никаких наложниц в камерах не оказалось, но оказался раздавшийся вокруг себя жирный дядюшка, грузную тушу которого с трудом протиснули в створ дверей.
– Папаша Бонанно!…из Калатафими. С вас хотели взять двести унций, 6 6 [6] Золотая полновесная монета.
но вы решили лучше поголодовать и потерять двести унций собственного жиру! – объяснил Мачете ажиотажным голосом, вызывая хохот. Более с ним разбираться было нечего, Мачете всунул ему в зубы прихваченную с собой обрезную ножку окорока, и пошли наверх.
Бертон с Экстером при поддержке аббата Витербо организовывали уже поотставших стаскивать на кухню необходимое. Ворота были уже закрыты, пристройку расчищали, началась подготовка к предстоящему празднику, и чтобы времяпрепровождение не тянулось без задних мыслей основная часть «французов» разошлась по коридорам и комнатам готовить ночлег. Впрочем это продолжалось недолго, стоило только занять свою постель, коих в светлых выбеленных комнатках было куда больше чем требовалось. Поднялась морока с перестиланием подозрительных лежбищ, коими пользовалось прежнее отребье. Когда из кладовых комнат залы перетаскивали контрабандное добро в одну, пришла мысль застилать постели темно-пестрой тканью парчи, которой было так много что она замучила. Мачете моментально предложил: «Шелком!» – протягивая оный в блестках.
Наконец когда все было готово и приготовлено, господа-французы с Менорки расселись за длинные столы, расставленные по двору, пока еще не начало темнеть. И весь вечер с заходом на ночь при кострах подсвечиваемо и обогреваемо был проведен ими в самом наиприятнейшем духе.
Глава XXX. О том как жили в Шандади
Весь последующий месяц Шандадский замок представлял из себя внутри огромный солдатский лазарет из комнат-палат, пахнущих различными лекарствами, бальзамами и запахами аптечки, которые испускали от себя постели с тяжело раненными и те кто мог ходить, но был и сам мотан-перемотан, и обильно сдобрен мазями. У графа де Гассе все тело начиная от головы до пояса было перемотано белой материей и рука получившая основной удар выстрела дробью, висела на повязке. Кольчуга в данном случае не помогла или помогла плохо. Но чем лежать, де Гассе предпочитал находиться в движении, лишь накинув на плечи некое восточное одеяние, очень напоминавшее европейский сюртук, но укороченный. И хотя аббат Витербо с доктором д’Оровиллом каждый раз перевязывая его, строго настрого приказывали лежать и как можно меньше шевелиться, эти правила лечебной практики, как им, так и многим другим не выполнялись вовсе, да и как можно было улежать, когда за оконцем чувствовался яркий солнечный день и деньская суета. И снаружи замкового корпуса Шандади представлялся таким же оживленным как и в день предшествовавший штурму. Однако не все остались живы до нынешних прекрасных дней, не многим более шестидесяти насчитывали теперь ряды французов, расставшись со своими в церквушке и на кладбище ближайшего селения. Особенно большие потери понесли моряки, но коренастый здоровый Тендор и заметившийся бросатель лота Арман, выжили, оставшись с половиной из своей команды. Объяснялось сие соотношение тем, что им выпала участь защищаться против англичан и основной натиск второй части штурма с ними вступившаяся, так же пришелся на ту стену, где они стояли и выстояли, полягши почти все… Затем ещё должно быть умирали от заражений – бича того времени и жаркой погоды. Потом и кровью исходившиеся все были к доктору д’Оровиллу, но благодаря стараниям выше обозначившихся медиков, постепенно поднятые. Никто будучи доставленным на постель в руки доктора д’Оровилла не скончался после, какими бы тяжелыми и смертельными не казались полученные раны, в каком бы безысходном положении не пребывал принесенный раненный, ему самым наибыстрейшим и наименее болезненным образом производилась операция по удалению пули и залечиванию раны. Ни каких заражений при том не случилось благодаря особым мазям-бальзамам. Но особенно много работы на всю оставшуюся часть ему и его сподручным пришлось производить после окончательного снятия осады, когда тяжело раненными и убитыми оказалась заваленной вся стена примыкающая к башне, еще которую можно по праву назвать д’Олоновской – единственному, кто отделался ударом в лицо, по долго светившемуся потом месту. На других же участниках обороны изобиловали огнестрельные раны не предохраненные даже теми же сетками.
Читать дальше