Полина Amparo - Жидкий Талмуд – 25 листков клёна

Чтоб распасться во ночи любимой,

По сторону иную – от занавеса,

Зрителя/м\и пантомимы.

Леди Судьба, подбери меня-автостопщика,

Выслушай, выслушай, – не обмани:

Возьми рейсом круизным – по парам невесомости, -

Напьёмся, накуримся, нашепчемся всласть.

Тебя прежде боялся – знала ли -

Подобно отражению, в зеркале, меня умершего,

Подобно растаявшему в раме двери.

Подобно ушедшему в мир – куда вдвоём не пройти.

Благодарю каждую в кого влюбился

За хворост безответности – спасительный -

В костре декабрьском, в соблазне сумерок

Поддаться вою уходящих вникуда.

Благодарю каждый

Встреченный лист клёна,

За трепет порхания,

За прощение ветрам.

Благодарю мечтателей,

Странников и незнакомцев, -

Расстанемся, укроемся, -

Останемся в ночи и мечтах.

…

Роняю голову на подлинник

Истории Историй – и подделку, -

Единственную…

~

Гитара поёт – покинутая, без надежды воссоединиться.

Меня отключало и переносило из воспоминание в воспоминание. Лихорадка не отпускала – ей было некуда уходить. Что-то осталось – в воспоминании – могущее спасти, но убивающее: бархатное будто крылья бабочки и снежное будто плед мой, благозвучащее флажолетами и обращающее в стаккато – стоит подступиться, – что же оно, – что же за воспоминание навеивает Воздух во косновении ко струнам…

***

Луна подсматривала за мною: пальцы цепляют струны – с напором, но неумело, – арпеджио песни, ради которой взялся за гриф, – такое сочиняют в муз-школах, сказал репетитор, и играл в унисон мне; – иногда – ни одно слово не отнимет удовольствия музицирования… Заворожена благозвучием ми-минора – просит спеть, – надвинул наушники на уши, включил запись, заиграл в унисон, пропустил первый куплет и пел, – и не важно, насколько ужасно, – и не важно – звучно ли, – и не важно – ведь слушала, слушала и слушала, Воздух , свившая уют круг огня. Обняла в разрешении – развеяла смущение и затронула частицу близости.

Свожу руки в объятие – «Хочу, чтоб Твой поцелуй разбудил меня» – обнимаю саму юность и усыпаю в объятии с той. Трусики-шортики, далёкие близкие, – что же под ними?.. Корица хороша со всеми блюдами – не каждое блюдо хорошо с Корицей.

Откуда было знать – что через пять лет найду целую вселенную в строках сноба, чьи книги Весы брала в ванную – человелог-экзальтист-спирит-метафизик-альтруист, отрывок чьей статьи оставался в футляре гитарном – и возможно, единственный на свете, перепишется:

Край Космоса – где вьются лепестки роз, звучит музыка глубин сердца и снег сыплется раз в тысячелетие, приходящее с морганием и в моргание уходящее. Край Космоса – где глубинное поднимается до верхнего слоя кожи. Достичь Края Космоса – добраться до бесконечного поля: подснежников – произрастающих из неоткуда; роз – растущих из боли воспоминаний; нарциссов – растущих из тщеславия; лаванды – цветущей из мечты.

Достичь Края Космоса – узнать тысячи слов, не зная, откуда. Достичь Края Космоса – стать котёнком, смотрящим в окно февраля. Достичь Края Космоса – столкнуться со стеной воздуха.

Шагнуть к Краю Космоса – отстраниться от глупости собственной. Шагнуть к Краю Космоса – собрать с розы каплю росы и рассмотреть в той Вселенную. Шагнуть к Краю Космоса – задуматься о беззначном, но отвлечься на единственное.

~

Любила подобное, – и рассердилась – стоило мне оторвать страницу, – но приняла символически. Сноб писал: «Идеальная война – когда танки воюют с танками, на просторах полигональных, с человеком за монитором, – остальное – дилетантство» – и ничто не мешало согласиться с ним тысячу раз, – но чувство – будто у меня воруют мысли. Одна из книг была, метафоро-аллюзие-аллегорией на всё – и подносила многое в подобной форме: «Кошка Рыся питается кровью и мясом убитых солдат – в консервах, колбасе, пакетах псевдомолочных и прочем, – и обеспечена на тысячу лет, до последнего потомка. Вступай в содружество Кошки Рыси – или накорми собою».

Неприязнь началась со сноба – с её отношения к его мыслям, зачастую трухлявым и стащенным из головы моей; – помню чувство – будто каждое что напишу, создано им. Сноб поселился в голове – она обхаживала меня, – но его, бесконечно его, сноба в голове. Запиралась в душевой – на многие часы – и лгала безмолвием, лгала носящемуся в агонии изоляции.

Многое остаётся за кадром – задействуем нужное для создания настроения, из бесконечности возможного, – и всё-же. Весы уснула в объятии – но почти помню: выбралась, заперлась со снобом в душевой и скользнула в кроватку ближе к утру. Подозрительность – дитя неуверенности, – но и искренности.