Колин О'Брэйди - ICE MAN. Ледяная схватка. Как я пешком пересек в одиночку всю Антарктиду

Это чувство внезапно заставило меня вспомнить первый день занятий девятого класса в крупной средней школе города Портленда, штат Орегон. Внутри толпились дети, которых я не знал, в основном из более престижных, богатых районов города. Я вошел в школу в поисках своей классной комнаты и шкафчика для вещей и тогда почти сразу ощутил себя, как и теперь, самозванцем, попавшим в чуждое мне место, где я плохо ориентировался. Юго-восточный Портленд, где я вырос, теперь стал оживленным районом города, где располагаются одни из лучших ресторанов и музыкальных площадок. Но в конце девяностых дети, что наводнили мою новую школу, происходившие из более престижных районов в Западных холмах, считали, что восточнее реки Уилламетт – лишь пустыри, где ютятся гаражи, магазины автомобилей и домики, построенные в промышленные времена для рабочих старого лесозавода и порта. Они считали квартал, где я жил, бедным, неинтересным и недостойным, а иногда и по-настоящему опасным.

Меня спасло то, что я нашел друга. Дэвид Бойер тоже пришел в этот класс с неправильной стороны и, как я, остро сознавал, что это многое меняет. Мы стали союзниками, и каждый из нас пестовал затаенную злобу и стремился что-то доказать, хотя бы потому, что мы были в меньшинстве. Мы помогали друг другу смотреть в лицо неизвестности.

И это воспоминание заставило меня осознать: Радд тоже, как и я, смотрел в лицо неизвестности. Он обладал резервами глубокого опыта, которого у меня, несомненно, не было, но опыт мог лишь относительно помочь в месте, где человеческий след на местности был слабым, незаметным и тонким. Он познал одни из самых трудных, жестоких истин Антарктиды и испытал их. Но в Антарктиде, как я знал от поседевших ветеранов, у которых брал советы и обучался, а также на опыте своего краткосрочного пребывания там, определяющей характеристикой была непредсказуемость.

Антарктида установит условия того, что возможно, – всех неизвестных и переменных ветров и бурь, льда и пронизывающего мороза. И ни Радд, ни я не знаем, чего ожидать каждый день или даже каждую минуту и какие качества будут решающими.

Импровизация и находчивость будут определять наши судьбы и исход дела так же, как во времена ранних первопроходцев Полюса, которые, по сути, не могли знать – еще не было самолетов и спутников – даже того, какая местность их ожидает впереди. Импровизация имела решающее значение для меня и Радда, ведь, в сущности, мы не знали, можно ли в принципе совершить и выдержать то, что мы оба пытались сделать.

Попытка капитана Скотта использовать в 1911 году сани с мотором – импровизация, которая не сработала, с учетом технологий того времени. Идея была удачной, просто недоработанной. Снегоходы и модифицированные вездеходы – сегодня это основной транспорт полярных регионов. Амундсен импровизировал с пищей: беспокоясь, что у него и его людей возникнут проблемы с пищеварением из-за мясной диеты, где отсутствует клетчатка, он включал в рационы горох и овсяную кашу.

Шеклтон превратил импровизацию в искусство, когда его корабль «Эндьюранс» в начале 1915 года попал в ловушку в морских льдах и потерпел крушение. Когда он более года выживал и кормил себя и своих людей на льдах Антарктиды, а затем проплыл на открытом судне сотни километров по одним из самых бурных вод в мире в поисках спасения, это стало воплощением идеи, что даже выживание может стать героическим поступком.

И пока я размышлял обо всех этих вещах, я сумел выпрямиться в своем кресле и продумать собственную стратегию игры, которая стала напоминать странную разновидность шахмат, которые сносит ветром. Радд, решил я, с его офицерской манерой держаться и сжатыми монологами об удивительных подвигах, по-настоящему, поразительно впечатляет. Он был хитер и, вероятно, блистательно одарен. Но также я чувствовал, что он влияет на меня, играет со мной или использует какие-то военные психологические уловки, чтобы поколебать мою решимость и уверенность. И я позволил ему это делать. Тот факт, что он ничего обо мне не знал и не проявил желания узнать, могло дать мне преимущество – хотя я еще не знал какое.

Поэтому с тех пор я в основном кивал и позволял Радду говорить, не раскрывая собственных карт. На самом деле я был в ужасе: он, наверное, мог посеять сомнения в голову любого человека, как и подорвать его уверенность. Однако заставить его думать, что я еще ничтожнее, чем на самом деле, – казалось, это лучшая комбинация, которую я мог сыграть. Чем больше он уверялся, что я недостойный и неподготовленный, что я наверняка избалованный американский ребенок двухтысячных, которому в подобное путешествие и соваться не стоит, тем больше крепла его уверенность в себе. Я не знал, к чему все это может привести и чем может обернуться. Однако урок, который я получил, готовясь к этому событию – когда искал наставников и ветеранов-полярников, читал любые материалы, которые мог достать, – уже успел запечатлеться в моем уме как ледовый крюк: в Антарктиде самоуверенность порой опасна не менее, чем страх.