Карен Брэйди: Такой прекрасный, жестокий мир

Лондон, 25 июня 1993

Синтия Харгривс выглянула из окна своего кабинета на пятнадцатом этаже и снова испытала приступ ностальгии по Флит-стрит. Она очень неохотно дала согласие на переезд в район бывших доков, но, поскольку конкуренты один за другим перебирались в многоэтажные безликие здания у реки, ей пришлось признать, что ее корпорация «Геральд» не может дольше быть среди них белой вороной.

Однако сразу после переезда выяснилось, что у правительства закончились средства на возведение нового делового центра на востоке столицы. От сверкающей мечты остались продуваемые ветрами пустыри с недостроенными небоскребами, мародерствующие банды и постоянное ощущение чьей-то колоссальной ошибки.

«Что за отвратительное место», – в который раз подумала Синтия, поворачиваясь лицом к человечку в очках, робко ожидающему, когда она соизволит обратить на него внимание.

– Джеральд, официальное оглашение завещания на следующей неделе. Неужели нельзя было подождать? – спросила она, садясь за стол. – Мне пришлось отменить несколько важных встреч.

Ее муж умер всего два дня назад, однако Синтия была такой, как всегда, то есть суровой и деловитой. Ничто в ее облике не намекало на недавнюю тяжелую утрату, тем более что черные костюмы она считала обязательными для деловой женщины. Сухая кожа в мелких морщинках туго обтягивала скулы, и тонкие губы неизменно изгибались в странной усмешке – результат чрезмерного увлечения пластической хирургией, как шептались за спиной Синтии. Глубоко посаженные глаза с тяжелыми веками были почти безжизненными, и вряд ли за последние дни из них пролилось много слез. Коротко стриженные седые волосы лишь усиливали ее сходство с мумией.

Взмахом руки Синтия предложила Джеральду сесть. Его всегда удивляло, как такое тощее запястье может выдержать столько браслетов.

– Как я понимаю, речь пойдет именно о завещании, – сказала Синтия, закуривая.

Джеральд молча кивнул. Он был семейным поверенным Харгривсов много лет, однако так и не привык к бесцеремонным манерам Синтии и в ее присутствии с трудом собирался с мыслями. Синтия Харгривс не выносила дураков, а, по ее мнению, все вокруг были дураками.

– Синтия, Стюарт когда-либо говорил с вами об условиях своего завещания? – спросил Джеральд, прекрасно понимая, что если бы Стюарт это сделал, то Синтия не вела бы себя сейчас так спокойно. Даже когда Синтия полностью контролировала себя, никто не назвал бы ее приятной женщиной, в гневе же она была сущим дьяволом.

– А о чем говорить? – Синтия глубоко затянулась сигаретой. Детей у них нет. Кому еще мог бы Стюарт оставить свою собственность? – Все переходит ко мне, кроме того, что он оставил партии.

Джеральд откашлялся и заговорил, тщательно подбирая слова.

– Он… э… ничего не оставил партии. Он считал, что у них и так достаточно денег.

Синтия поджала губы. Начиная с 1970 года Стюарт занимал в правительствах консерваторов важные министерские посты, но к концу своей карьеры – из-за увлечения либеральными идеями, как считала Синтия, – превратился почти в ничтожество.

– Тогда в чем проблема?

Джеральд видел, что ее терпение на исходе, но как же сказать ей?

– Безусловно, недвижимость переходит к вам.

Синдикат Харгривсов владел недвижимостью по всему свету, по большей части в Южной Америке и Юго-Восточной Азии, но Джеральд говорил сейчас о семейной собственности: доме в Кенсингтоне, вилле с виноградниками в Бордо и большом поместье в Норфолке.

– Не сомневаюсь. И не будем забывать, что Стюарт купил все это на мои деньги.

Синтия никому не позволяла забывать, что Стюарт, отнюдь не бедный сам, большую часть своего состояния приобрел, женившись на ней, дочери Артура Карстерса, одной из богатейших женщин Англии. Контроль над газетной империей, созданной Карстерсом буквально на пустом месте, после его смерти перешел к Синтии и ее мужу. Стюарта вполне устраивала роль пассивного партнера. Он получал приличные дивиденды и занимался своей карьерой политика, а Синтия управляла синдикатом с такой безжалостностью, что быстро стала легендой на Флит-стрит.

Синтия взглянула на фотографию Стюарта, стоявшую на ее столе. Даже будучи уже немолодым, Стюарт был неотразим. Синтия понимала, что, кроме богатства, практически ничего не могла предложить ему, и именно по этой причине постоянно напоминала о своих деньгах. В молодости с помощью денег она легко поддерживала иллюзию красоты, однако Стюарт не обманывался. Он едва терпел Синтию за полное отсутствие сострадания, но слаб человек! – и Стюарт позволил купить себя. Сорок лет продолжался этот брак по расчету, взаимовыгодная сделка, принесшая Синтии вес в обществе, а Стюарту – роскошную жизнь.