Глеб Давыдов - Книга трипов. Странствия и перемены

Достаточно было просто высунуться в окно, увидеть двух полупьяных красоток, только что вывалившихся из джаз-бара напротив и собирающихся ехать на своих велосипедах в дискотеку, и предложить им выпить вина. Голландки напьются и станут отплясывать на столе грязные танцы, обрывая провода, тянущиеся по потолку, и падая с грохотом в кучу пустых бутылок. В тот вечер аргентинское вино Urban въелось в мои внутренности терпким черным клещом, и я с ужасом продолжал кружиться по перекошенной деревянной зале нашего жилища. Себастьян, Машид, Жюстина, Лео, две эти безумные голландки – не помню уже, как их звали, – все смешалось. Я был пьян, и мне хотелось утра и воздуха. «Пойдем покупать билет во Францию! Я не могу больше жить в этой стране, – сказал я Леве на следующий день. – Здесь слишком много свободы».

Темнота, мы на третьем этаже нашего замка. Сквозь полузакрытые пыльные жалюзи мы, сидя в мягких креслах, видим окна дома напротив (улицы здесь узкие, так что дом напротив находится метрах в десяти от нашего). Мы пьем пряное, на этот раз южноафриканское вино, закусываем бананами и брюссельским шоколадом и разглядываем полуголую девушку в освещенной комнате дома напротив. Девушка готовится ко сну, намазываясь кремами. Со второго этажа доносится Шостакович.

Девушка села за компьютер, а я спустился вниз и вышел на улицу. На мосту рядом с входом на нашу улицу садилось солнце. Оно медленно таяло в темной воде, постепенно проявляя в ней отражения фонарей. В свете этих отражений медленно загорались и плавали прямоугольные окна домов. От ветра они изменяли очертания, как будто фотографию забыли опустить в закрепитель, и расплывались на множество маленьких, ничего не значащих световых иконок. И треугольные крыши тонули где-то далеко на дне. Понятно теперь, почему этот город так хорош, светел, грязен и безумен. Чего еще можно ожидать от людей, день изо дня наблюдающих, как их собственные дома к вечеру ближе превращаются в какие-то расплывчатые корабли, которые, покачиваясь и теряя очертания, тонут в бесформенном омуте каналов. Все слилось в одно сплошное общее впечатление и обрывки каких-то ничего не значащих сцен, в разноцветный закатный фон мартовского Амстердама.

За день в Париже можно успеть многое. Родиться и умереть, влюбиться, разлюбить, устать, напиться, встретить множество милых людей и остаться в бесконечно удушливом одиночестве… Рассказ как раз об этом: как я провел день, или целую вечность, в городе-вампире, затусив с безумными русскими бебиситтершами, столкнувшись с певицей Пинк (и не узнав ее), а напоследок чуть не сделавшись жертвой трансвеститов.

Я просыпаюсь в отеле «Идеал». По парижским меркам он довольно дешев, всего 46 евро за ночь. Но, несмотря на приятный этот факт, сегодня мне предстоит сменить место жительства (вчера вечером, когда я прибыл в Париж из Амстердама, свободная комната в рекомендованном мне «Идеале» нашлась всего на одну ночь). Я договариваюсь с сидящей на ресепшн китаянкой, что оставлю свой чемодан, и выхожу в город – искать другой отель.

Чувствую себя чудовищно: по утрам мне необходим чай, а чай в Париже – настоящая проблема. Тут везде пьют кофе. «Сколько стоит чай?» – спрашиваю я в какой-то забегаловке. «3 евро», – отвечает мрачный француз и порывистым жестом призывает присесть за столик. Через минуту передо мной появляется чашка и маленький заварочный чайник. Из чайника торчит ниточка, увенчанная желтой этикеткой «Липтона». Пакетик «Липтона» за 3 евро… Я залпом выпиваю чашку, и мне становится лучше. Минут десять я трачу на поиски нового отеля, но найти недорогой ночлег в субботу оказывается непросто, и я забиваю на поиски.

Если нет отеля, надо хотя бы постричься… Я посмотрел на высокое голубое парижское небо, мелькнувшее в этот момент между двумя хорошенькими домишками… Небо улыбнулось мне, но улыбка тут же была смазана лысым черным черепом шедшего мимо высоченного негра. Сразу за негритянской лысиной на противоположной улице, как по заказу, помахала мне стеклянной витриной парикмахерская. На витрине – зазывная надпись: «8 евро!» Перехожу улицу, оказываюсь в салоне. Внутри – три турка стригут машинкой под горшок своих соплеменников. «Садись, подожди», – сигнализируют мне турки. Я с сомнением присаживаюсь на кожаный диван и оглядываюсь по сторонам. К большому зеркалу, в котором отражаются стригущие и стригомые турки, прицеплены два десятка фотографий еще двух десятков точно таких же бритых под горшок восточных ребят. Похоже, это у них фирменная стрижка. Не обращая внимания на протестующе-удивленные возгласы ориентальных парикмахеров, спешно ретируюсь.