Глеб Давыдов - Книга трипов. Странствия и перемены

Больной квартал красных фонарей, наполненный сексшопами, неграми, кофешопами и грязными бомжами-наркоманами. Грязь так и липнет к тебе изо всех щелей, она соскакивает на тебя из дредов проходящих мимо фриков, лоснится вокруг и кусает тебя за руки, соскользнув с лысины пожилого извращенца, приобретающего в сексшопе dvd с садо-мазо-порнухой.

Грязь пыльно оседает в носу вместе с запахом ганджи, когда ты проходишь мимо очередного кофешопа, в котором сонные улыбчивые люди потеряли время. Жалкой головной болью оборачивается жарко-поддельная улыбка проститутки, случайно подхваченная тобой из-за розовой занавески. Да fuck them all, какого черта! – думаешь ты. Какого черта они тут все делают! Ведь им же всем плохо и только становится все хуже и хуже от такой жизни – все эти продажные искусственные извращения, все эти политые химикатами травки и грибочки, вызывающие иллюзию какой-то необычной настоящей жизни. Лузеры. В этот момент очаровательная девушка, сидящая за прилавком в магазине Magicmushrums, поднимает голову и оказывается морщинистой старухой. Как??? Как хрупкая патриархальная чистота каналов и барочных домиков уживается с этой липкой порочной мерзостью красных фонарей – непонятно. Однако бездомный черный нищий, бьющий в колотушку, гнусавящий под нос себе какую-то частушку и просящий милостыню у проституток, наркодилеров и слюнявых задротов, внезапно умолкает, заслышав звон колоколов на церкви Аудэ.

Я вернулся в наш антисквот. По-голландски это называется «антикраак» («краак» значит сквот). Голландский закон гласит: нет такого пустующего дома, который не мог бы быть краакнут. Если дом пустует, значит его можно занять. То есть просто вселиться, если в нем уже больше года никто не живет (главное не быть пойманным непосредственно в момент взлома). И никто ничего не скажет. И никто не выгонит. Владельцам дома придется найти вам аналогичное по стоимости и месту расположения жилье, если они вдруг вспомнят, что у них есть дом, и захотят, к примеру, его отремонтировать и сдавать. Так вот, риэлторы недавно придумали следующее: если хозяева уже опомнились, но еще не отремонтировали свой дом, то фирма подыскивает какого-нибудь вполне благонадежного представителя среднего класса и подписывает с ним договор. Человек начинает жить в доме за сущие копейки – 150 евро в месяц. И целых четыре этажа, пусть и во вполне аварийном состоянии, – в полном его распоряжении. Вуаля. Но по договору он должен покинуть место по истечении определенного срока. Пока он живет в доме, дом гарантированно никто не краакнет. Лео был подходящим кандидатом для антисквота. Профессиональный скрипач из Америки, только что подписавший контракт на год с одним из лучших амстердамских оркестров…

Черный четырехэтажный замок. С электричеством и горячей водой. Чего ж еще? Лева обжил второй этаж. Третий был полностью в моем распоряжении. На четвертом не было ничего, кроме битых стекол на полу, истлевшего шкафа и сломанной ржавой плиты. Пол на всех этажах был кривым и, когда по нему ходили, страшно скрипел. Где-нибудь у окна на пыльном подоконнике можно было запросто обнаружить голландские гульдены пятидесятилетней давности. В окнах ярко светились остатки старинных витражей – розовые пастушки, желтые птички и другие красоты. «Этот дом никогда не скажет тебе, что он в порядке, даже если ты постоянно будешь им заниматься», – сказал Леве Себастьян, заделывая мокрой туалетной бумагой сквозные щели на улицу, которые я обнаружил в своей комнате, проснувшись ночью от леденящего ветра.

В центре просторной комнаты стояли музыкальный центр, два кресла и огромный обшарпанный диван, принесенный Лео откуда-то с помойки. (Помойки тут образуются каждую среду и воскресенье у каждого дома – люди просто выносят ненужное и оставляют у дверей своих домов, а утром мусорщики незаметно забирают все это. При этом среди мусора иногда оказываются вполне хорошие вещи – легко можно найти телевизор или пылесос в рабочем состоянии или какой-нибудь приятный журнальный столик.) У нас в гостиной вечно что-то звучало – то Игги Поп, то Шостакович, то Нина Симоне, то Сабрина, и постоянно шли вечеринки, сменяющиеся неизбежным утренним похмельем.