Глеб Давыдов - Книга трипов. Странствия и перемены

Мои прыжки спугивают стаи белых голубей. Голуби взлетают и прячутся во дворах. Покрасневшее солнце висит на уровне неровных, как бы вырезанных ножницами и наклеенных на аппликации краев гор. Надо мной пролетает гигантская стая маленьких крикливых птиц. На минуту они отделяют меня от неба, и в этот миг пение муллы и крик птичьей стаи сливаются в какой-то общий ориентальный щебет-фон надо мной. Всё кажется каким-то чересчур кинематографичным. Или похожим на сон. Кому бы пришло в голову, что я сейчас бреду где-то посреди пустыни по каким-то глиняным крышам, разглядывая космические пейзажи и подглядывая за мирным бытом честных иранцев? …Да еще вдобавок меня чуть было не убили…

Я уже довольно долго шел, не понимая уже, как мне теперь отсюда спуститься. Чем ближе к центру, тем меньше было заброшенных дворов – шансов осуществить мой прежний план уже почти не осталось. При этом прошел я уже столько, что идти назад мне не хотелось совсем.

Над очередным улицей-коридором я свесился, опираясь на глиняный край крыши. Сухая желто-красная глина тихо шурша посыпалась вниз с большой-большой высоты. Можно зацепиться вот за эту железную водопроводную трубу и по стенке сползти вниз. Но эта глина… мои ладони от соприкосновения с ней уже стали оранжевыми, пачкать одежду не хотелось.

Я перелез на соседнюю крышу и заглянул в жилой двор. Там в саду копалась девушка. Без чадры, в обычной одежде.

Дальше все быстро. Случайно подняв голову, она испускает испуганный выкрик и стремительно убегает. В поисках выхода из положения оглядываюсь по сторонам. Вот дверца в крыше. Сейчас из нее, наверняка, кто-нибудь выйдет. Тот, кого она побежала звать. К примеру, разъяренный ревнивый муж…

Подхожу к другому краю крыши. Свешиваюсь: высоко, но не очень. Прыгать? Последний раз оборачиваюсь. И вижу, что ко мне уже стремительно направляется перс. Прыгать поздно. Надо разговаривать.

Что-то начинаю говорить ему по-английски – мол, я здесь просто гуляю… Жестами показываю направление, откуда пришел, объясняю, что хочу спуститься на улицу, туда, где сидят пилигримки. Перс вроде понимает, о чем я, и готов меня вывести, но тут следом за ним на крышу вылетает другой – более молодой, в спортивном костюме и с огромным кирпичом, наготове зажатом в руке. Между ними завязывается небольшая потасовка. Один отталкивает другого, что-то ему втолковывает, они кричат друг на друга, речь явно идет обо мне. Наконец, первый делает мне знак спуститься. Кирпич с увесистым разочарованно-гулким грохотом ударяется о крышу.

Я спустился и беспрепятственно вышел на улицу… Мне снова повезло.

В столице Ливана я неожиданно стал свидетелем странной демонстрации: миллионы сирийцев с портретами президентов Сирии и Ливана, флагами Ливана и транспарантами из цикла «America go home!» шествовали по центральной улице города под аккомпанемент патриотической музыки.

Пластиковая бутылка из-под «Бон-аквы» наполнена белой непрозрачной жидкостью. Два парня по очереди прикладываются к бутылке. Заметив наши заинтересованные взгляды, они по-русски предлагают нам попробовать… В бутылке – разведенный водой арак. Мы выпили, и анис пронзил нас насквозь.

Мы направились в даунтаун.

Бейрутский даунтаун сразу сбавил обороты нашего драйва, да и арак внутри приобрел некоторую маслянистость. В даунтауновском воздухе – спокойствие и довольство. Даже не довольство, а некая гордость из разряда «мы добились этого сами!» Улицы вычищены до блеска. Дома столь ухожены, словно это не дома, а фотографии на страницах глянцевых журналов. Бутики и рестораны светятся богатым лоском «европейского» благополучия. В общем-то, в Бейруте таков не только даунтаун. Лишь следы от пуль в стенах полуразрушенных старинных домов не позволяют поверить в то, что эта ласковая атмосферность царила здесь всегда. Такое затишье бывает перед бурей.

Балконы с чугунными перилами и решетками увиты зелеными растениями. На окнах – узорчатые решетки. Обыкновенный дом, обыкновенный сад… А через дорогу – Средиземное море.

Мы добрались до набережной затемно. Огнями зажглась далекая гора с армянскими кварталами, и теперь холодно искрилась в темноте. Будто море с его купающимися в лунном свете волнами выросло до неба.