Георг Даль - В краю мангров

Местные жители уверяют, что у арамы нежное, очень вкусное белое мясо. Может быть. Все равно у меня не поднимется рука убить ее. Даже, чтобы установить, действительно ли это Aramus scolopaceus или какой-нибудь близкий ей вид. Уж очень она симпатичная и бесстрашная.

Шелест крыльев… Поднимаю голову и вдруг метрах в двадцати пяти над собой вижу крупную черную птицу. Я и не заметил, как и откуда она появилась. Широкие, похожие с виду на гусиные крылья двигаются размеренно и будто неторопливо, но полет мускусной утки только кажется медленным.

Выношу мушку вперед… Выстрел… Птица будто привстает в воздухе и штопором падает в бочаг неподалеку. Убита наповал, дробь попала в голову и шею.

Взвешиваю селезня на руке, потом разглядываю. Он немолод, это видно по множеству красных выростов на голове, по большим белым пятнам на крыльях, по зеленому металлическому отливу спинки. Да и вес говорит о том же: в нем добрых три килограмма. А в молодом селезне чуть побольше двух.

Этот пато реаль, как в Колумбии называют Cairina moschata, перевесит четыре писингу, и вкуснее птицу трудно найти. Забрав добычу, возвращаюсь к своему дереву и сажусь на корень.

Арама «трясет погремушку», протестуя против выстрелов и шума на ее любимом болоте, но вскоре успокаивается.

Вот и солнце взошло. Мимо проносятся стаи голубей, все больше красавцы гуарумера величиной с европейского лесного голубя. Они очень хороши на вкус, но сего дня я их не трогаю. Голубей стреляют, когда нет другой дичи. И вообще лишний выстрел ни к чему: зачем настораживать мускусных уток? Писингу сейчас на рисовых полях, они вернутся, когда солнце поднимется выше и начнет пригревать как следует. А большие утки могут появиться в любую минуту. Если соизволят.

На свой любимый куст опускается черный ястреб. Величественный такой, побольше орла-крикуна и осанистый, как тот. Но разве его назовешь охотником? Раза два я заставал его за едой, потом проверял, что осталось после трапезы. Хищник лакомился… улитками.

Утки не торопятся. В зарослях за болотом подняли шум гуачаррака. Собственно, кричит петух, курочка только иногда посвистывает.

Они очень забавны, эти маленькие подобия огромных, похожих на индейку пава, на которых я охотился, когда гостил в дебрях у индейцев. Но гуачаррака не любят могучий девственный лес, им по душе кустарники и не очень открытые берега рек. Они забираются в самые густые заросли и прыгают там с ветки на ветку, летают мало. Если бы не крикливый голос, их бы вообще нельзя было найти.

Заметно потеплело. Кувшинки — очень похожие на шведские, только поменьше и поизящнее — будто светятся на чистой воде, в которой играют стайки маленьких карпозубых рыб.

Уголком глаза замечаю какое-то движение. Осторожно поворачиваю голову.

Плывет маленький кайман, высунув над водой голову с характерным профилем. Caiman sclerops fuscus, если быть совершенно точным. «Бабилья» по-местному. Кайманом здесь называют настоящего, большого крокодила с широкими лопатками и длинным заостренным рылом. Рядом с ним бабилья кажется дешевой подделкой.

Маленькое чудовище подплывает к упавшему дереву и медленно, неуклюже взбирается на него. Вот оно влезло, ложится наискось, конец хвоста свесился в воду. Тупоносая голова поднимается, чтобы обозреть окружающее. Вот тут кайман и выдает свою породу. У крокодила шея толстая и короткая, он не способен на такое движение. Его сразу узнаешь: дракон, да и только. Бабилья скорее производит впечатление этакой допотопной таксы. Этот экземпляр чуть больше метра в длину, не стоит тратить на него пулю.

Ну вот, так всегда бывает, когда зазеваешься! Мимо промчались две мускусные утки. Теперь уж стрелять бесполезно. Достаточно зоркие и чуткие, они, конечно, заметили меня. Больше я их сегодня так близко не увижу.

Бабилья видел, как я дернул головой, как схватил ружье, и бултых в воду.

Опять я один. Наедине с болотом, лесом, кувшинками, солнечным светом, блестящими стрекозами. И как часто бывает, когда ты один, кажется, что боги видят тебя. Нет, не меня, как такового, не человека, избранное существо и их подобие (смешная претензия!), а частицу здешней фауны, такую же, как цапля, стрекоза, крокодил.

Когда созерцаешь, не двигаясь, и недвижимые боги ближе,

Что-то стучится в сознание. Что-то важное, неотложное, но мое маленькое «я» захвачено окружающим величием, божественным покоем. Зов продолжается, нарушая созерцание. Однако волшебная стена полной отрешенности не пускает его. А что-то все стучится, стучится, стучится…