Ирина Летягина - Год, в котором не было лета. Как прожить свою жизнь, а не чужую

Я вспомнила, как в «Вине из одуванчиков» умирала бабушка, упокоенная, попробовавшая все на свете, любящая чинить крышу. Я вспомнила внезапную смерть друга и это чувство, когда еще злишься на мир за утрату, но уже пытаешься примириться с «никогда». Я вспомнила ощущение близости собственной смерти, когда тонула в детстве. Но мне был дарован еще один шанс, и я не знаю, за какие заслуги. И ждет ли жизнь чего-то от меня? И смогу ли оправдать ее ожидания?

На меня нахлынула волна слез. Это было прикосновение к собственной душе. В один момент я почувствовала, что она больше меня, что меня распирает изнутри, и слезы полились сильнее. Моя работа, мои отношения, мои мечты, мои рисунки, даже мое тело – это словно костюмы, их можно снять. Но это осознание, такое большое, не поддающееся описанию, как поцелуй дождя или явление кометы, осеняющее небосвод, осенило и меня. Это то самое, что заставляет людей жить во время и после войны. Это то самое, о чем писал Франкл, когда он был в концентрационном лагере. Это то самое, что я чувствовала, когда я заходила в комнату к моей бабушке, а она просто сидела и спокойно молчала сама с собой. Это то самое, что я видела в лицах людей на африканских фотографиях Себастьяна Сальгадо. Это то самое, что делает жизнь монаха-отшельника полной без работы и социальных контактов. Это просто жизнь.

Это чинить крышу, это радоваться рассвету, это пить теплое молоко с пленкой, это танцевать, это чувствовать ветер ушами, это поделиться, это выручить, это родить, это скорбить, это сожалеть, это открыться, это чувствовать запах сальвии, это обжечь руку, это прижаться к любимому. Это все такое простое и такое большое. Это осознание одиночества, которое не пугает, и принятие конечности пребывания на этом свете. Наверное, это и есть душа.

Я слышала от других пилигримов, что нужно обязательно зайти в деревеньку Фуэнторобле, в которой живет веселый падре Блаз. Падре принимает пилигримов как детей родных, заботится о них, кормит, поит и благословляет на продолжение пути. Приход пастора Блаза не велик: дьякон, который ему помогает во время службы, жена дьякона, пара работников на ферме, двое приемных латиноамериканских мальчишек и он сам.

Когда я шла в Фуэнтеробле, дорога разлилась ручьями, потом еще зарядил дождь; я вымокла до нитки, устала и замерзла. В доме падре я сразу почувствовала, что попала куда нужно. Жена дьякона всплеснула руками, и через две минуты я сидела у камина, обернутая в плед, и попивала чай, а моя мокрая одежда крутилась в стиральной машинке. В доме пастора живут двое детей из Южной Америки, родители остались на родине, а пастор с его приходом заменяет им семью. Католические священники не могут жениться, потому пастор холостой, и семьи в привычном понимании у него нет.

Через пару часов в дом зашел сам пастор, чтобы подкрепиться обедом перед вечерней мессой. После обеда пастор позвал меня с собой в соседнюю деревню. В тот день был женский праздник. На службе были только дамы и один мужчина, который играл на дудочке. Женщины были одеты в традиционные испанские костюмы черного цвета, расшитые крупными красными цветами, и в платки такой же расцветки. Падре Блаз много смеялся и шутил прямо во время проповеди. В принципе, в испанской церкви пасторы создают дружелюбную атмосферу, там хочется находиться. Шутить и улыбаться тоже не запрещено. Например, падре на мессе в самом конце окроплял водой дамочек, брызгая на них ладошкой, они все достали зонтики и начали защищаться от святого дождя. Женщины в церкви очень комфортно себя чувствовали, может быть, и грешницами, но очень довольными и уверенными в себе.

По окончании мессы падре позвал меня к себе и благословил перед всем приходом на продолжение пути. Я стояла у алтаря и наблюдала, как сто человек, пришедших на мессу, одновременно осеняют меня крестом. У меня дух захватило. Столько людей верило в мой поход и в меня. Они не считали его глупой и бесполезной затеей, даже наоборот, подбадривали и вдохновляли на продолжение. Я чувствовала себя счастливой и везучей. Люди были так добры и участливы.

После деревни Фуэнторобле я снова прошла пятьдесят километров за один день и уже ночью оказалась в Саламанке. Все магазины были закрыты, и я голодная легла спать в приюте. С утра я сбегала за продуктами и приготовила себе чудесный салат: листья китайской капусты с томатами, хрустящими огурчиками и ядрами соленого арахиса. С вечера я была голодна, что добавляло пикантности моему незамысловатому кушанью. «На французском пути прошлым летом сумасшедший испанец убил американскую пилигримку и бросил ее тело на своем участке, за три месяца от бедняжки остались только кости, все было выжжено беспощадным испанским солнцем», – эта добрейшая история начала литься из уст управляющего приютом, когда я только что засунула себе в рот первую ложку вкуснейшего салата. Есть расхотелось.