Владимир Дружинин - Без переводчика

Однако почему бы Франческе не подыскать другую работу? Ведь конъюнктура нынче неплохая, найдется место и на производстве.

— Что вы, синьор, никакого расчета! Мужчина и то не добьется хорошей зарплаты, если он приезжий. А женщина и вовсе! Моя подруга устроилась на завод, и велика ли радость? Ей платят почти вдвое меньше, чем мужчине, за ту же работу. У вас в России разве не так?

Она страшно удивилась, узнав, что у нас и женщины, и мужчины получают одинаковую зарплату. Франческа еще раз уголком глаза взглянула на Перуджу.

— О синьор, если бы я там, на родине, могла так устроиться, как здесь! Отель приличный, вы понимаете…

Мы вышли.

— Чао! — крикнула она мне, переходя улицу.

Как-то сложится судьба Франчески из Перуджи! Вербовщики рабочей силы, рекламы акционерных обществ в унисон твердят о равных и неограниченных возможностях для работающих в рудном бассейне. Но я убедился, что Франческа права.

Конечно, труд рабочих-умельцев, людей высшей квалификации оплачивается хорошо. Дети многих из них, окончив лицей, имеют возможность учиться дальше, получить высшее образование. Однако такое будущее для огромного большинства недостижимо! В стране нет высших учебных заведений, дипломы добываются за границей. Среди студентов люксембуржцев дети рабочих и крестьян составляют всего-навсего пять процентов.

Рабочий не из элиты, но квалифицированный получает до десяти тысяч франков. Три тысячи он отдает за квартиру из двух комнат, около трети отнимают налоги, франков сто пятьдесят идет на взносы в больничную кассу. Лечение у заводского врача, однако, не бесплатное, лекарства дороги. Словом, чтобы свести концы с концами да еще отложить на черный день, надо экономить каждый франк.

При всем том рабочие живут здесь получше, чем во Франции или в Бельгии. Да, заработки на рудниках, на сталелитейных заводах едва ли не самые высокие в Западной Европе. В чем же дело? Ведь маленький Люксембург не обладает колониями, прибыли от которых, как известно, позволяют хозяевам подкармливать рабочую аристократию. Но зато масса приезжих — итальянцев, испанцев, греков, людей, измучившихся в поисках работы, часто готова на любые условия.

Что может быть выгоднее для монополий! Вот удобная возможность разделить рабочий класс на своих и чужих, сделать кое-какие уступки и поблажки своим, а чужих прижать, задержать их на черной работе, не пускать дальше низших ступеней профессии! Оправданий этому находится сколько угодно: приезжие, мол, нерадивы, смотрят в лес…

Фасады в Эше опрятные, стены толстые. Не сразу угадаешь, что за ними есть и обездоленные, и недовольные, и парии стальной метрополии — полуголодные бедняки.

«Заботами благотворителей

в пятницу в 14 часов начинается

продажа мяса по дешевым ценам»…

Маленькое объявление не бросается в глаза. Оно словно прячется в тень, подальше от богатых витрин и от плакатов туристской конторы, приглашающих вас провести отпуск под южным солнцем.

Не смейтесь, да, мы отправляемся в дальний путь по Люксембургу.

От Эша, расположенного на крайнем юге, рядом с Францией, мы поедем на восток, к Мозелю, а потом свернем на север. Сделав круг в полторы сотни километров, мы вернемся в столицу. На пути Эхтернах, Вианден, Клерво — города неведомые и манящие.

Но как назло туман. Сможем ли мы что-нибудь увидеть? Влезаем в автобус, ежась от холода и от огорчения. Стиснув зубы, мы посылаем туману все проклятия, призываем против него все добрые силы природы.

И стало по-нашему. На берегу Мозеля туман вдруг рассеялся и перед нами открылись пологие холмы, почти черные от голых, тронутых морозом виноградников. Скромная речка, серая под серым небом, вилась по долине, застенчиво разделяя два государства.

— Там Западная Германия, — сказал Лоран, показывая на противоположный берег, — Знаете, в Люксембурге ни в коем случае нельзя превышать скорость: вылетишь или к западным немцам, или к французам.

На той стороне реки, совсем рядом, тянутся фермерские дома-сундучки. У самой воды, в болотистой низине, громоздятся огромные выбеленные скотные дворы. Цепочка построек прерывается рощей или лоскутком поля. А вот красно- и сизокрышие здания сгрудились, облепили церковку, — это деревня.

Они похожи, оба берега — немецкий и люксембургский, и все-таки неодинаковы. Там лес посаженный, лежит аккуратным ковриком. Здесь же лес суровый, дикий.