Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

Остров Сан-Ладзаро Венеция отдала армянам, притесняемым турками, в 1717 г. – потому что никто другой брать его не хотел: прежде это был остров прокаженных, «лазарет». Но они уже все поумирали. Армяне не побоялись.

Масса даров от богатых армян: мумия, трон Великого Могола (его выкупил у Надир-шаха армянин), 4 тысячи армянских (и иных) рукописей, 200 тысяч книг. Армянские листки 429 и 451 г. Целая книга VIII в. Много книг XI–XIII вв.

Сейчас здесь живет 8 человек; а еще недавно было 60.

Пятница. Неподалеку от San Zulian услышал на улице музыку, вроде бы Вивальди. Пошел в сторону усиления звука и выбрел к музею музыки. Оказалась выставка, посвященная Вивальди. Всё о его жизни, и целый день звучит его музыка. Дверь с улицы широко открыта. Десятки инструментов его времени. Он умер в 1741 г. в Вене, за 50 лет до Моцарта – в такой же бедности, как Моцарт, и похоронен в такой же (а может быть, даже в той же) братской могиле. А бывал временами и богат – и очень к этому стремился.

Оказывается, Венеция была в XVIII веке таким же туристическим местом, как и сегодня. Для аристократов всей Европы поездка в Венецию была чуть ли не обязательной. Эта публика создавала или губила репутации музыкантов и актеров. Венеция была полна музыки и театров – на всех углах. Мода повелевала. Всё должно было быть свежайшим. Музыка, написанная год назад, уже никого не интересовала. Вивальди был в этом отношении редчайшим исключением. Был честолюбив, капризен, любил деньги. Ради денег писал сотни (sic) мелодрам. Его сонаты – редко удававшийся уход от ярма повседневного изготовления мелодрам. И всё-таки не удержался на поверхности венецианской моды – пришлось уехать в Вену. Но там уже спрос на него всё падал и падал. (А начинал как священник. Но отказался от сана: не мог выдерживать долгих служб из-за слабого здоровья.)

Вечером на вокзал – и в Падую, к Розанне Бенаккьо.

Узнаю́, что накануне вечером в Падуе – и даже еще ýже: в основном в Розаннином квартале – прошел чудовищный, неимоверный град, до 10 см в диаметре. У всех машин, что стояли на улице, крыши и капоты как мятые простыни, стекла разбиты или выбиты. В клиниках раненые из тех, кто оказался в те десять минут на улице или рванулся закрывать открытые окна. У Розанны на балконе пластиковый стол; в нем сквозные пробоины – дыры такие, что проваливается бутылка. (Вот вам эффект перегретого моря, объяснил мне потом Магаротто: четыре месяца жары без единого дождя.)

Розанна за ужином: «А что, вы теперь уже и мороженое имеете право есть?» (вспомнила, что раньше я ссылался на врачебный запрет). – «Да нет, – говорю, – просто я веду себя как человек на каникулах. Приехал, так сказать, на отдых на юг». – «На юг?!! Какой же у нас юг?! Мы север!» Совсем вылетело из головы, до какой степени убогой и непрестижной стороной света является юг в итальянском мироощущении.

Суббота 30 августа. Утром Розанна везет меня в Colli Euganei, в деревню ее родителей. Жара прежняя. Сверху замечательный вид на холмы, на окружающую равнину и даже чуть-чуть на венецианскую лагуну.

Днем появляется Ремо – приехал из Тревизо. Идем с ним в кафе Pedrocchi. Бойкая красавица-официантка. Ремо ищет предлога с ней поговорить. Находит: пришла невеста в полном облачении. Pedrocchi здесь, видимо, вроде нашей кремлевской стены: ритуал требует появиться в этом сакральном месте в день свадьбы. Но с невестой какой-то господин, явно не жених: отец? шафер? Когда они, недолго повертевшись, ушли, Ремо подзывает официантку и допрашивает ее, в чем же дело, где же жених. Ни секунды не задумываясь, отвечает: «Да, наверно, они уже прямо на улице si sono separati (разошлись)».

Воскресенье. Розанна за компьютер, я в город. Palazzo della Ragione, выставка «Италия 60-х годов». Не понравилось: сделано рукой человека, который целиком в русле сегодняшнего эстетизма, а не рукой любителя того времени. Зритель должен поверить, что в 60-е годы вкус к абсурду, мусору, ржавому железу и т. п. был уже совершенно такой же, как сейчас. Есть тут и Гагарин и обрывки советских газет по этому поводу, но в основном во всех углах груды предметов – тряпок, отбросов, унитазов, клещей, гвоздей и проч., сама случайность нагромождения которых и есть новое искусство.

Понравился здоровенный конь – да только он XVI века и стоит в этом зале независимо от выставок: убрать его трудненько, так и остался посреди груд авангардного искусства.

Вышел на балкон. Внизу на piazza delle Erbe у маленького кафе сидит аккордеонист – и на всю площадь разливается «На сопках Манчжурии».