Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

<���…>

Да, раз уж начал я немножко рассказывать об esprit gaulois, то обязательно нужно рассказать об одной черте этого галльского духа, которая нравится мне чрезвычайно. Лучше всего выражается она французской поговоркой «Il faut prendre la vie comme elle vient» («Следует принимать жизнь как она есть»). Наиболее поразило проявление этого у старых людей; мне довелось их видеть несколько. Это довольно трудно определить – может быть, это способность не задумываться особенно над жизнью, некоторая общая жизнерадостность. Ни разу, даже от очень старых людей мне не довелось слышать жалоб на возраст, на старость, на болезни, на тяжкую жизнь и т. д. Вспоминал я всегда в этих случаях некоторых старух в наших деревнях… Не перестает поражать меня хозяйка дома, где живет Гросс; ей 71 год, но она сохранила способность так заразительно смеяться, поддразнивать молодежь и рассказывать веселые истории, что уж и привык, кажется, а все диву даюсь. Больше того, если услышит смех в комнате, выходит сейчас же из кухни и добивается, чтобы и ей рассказали, в чем дело. А ей 71 год! И прожила очень тяжелую молодость, была анархисткой (между прочим, знала Ленина в 1903 году), сидела в тюрьмах и т. п. Поистине начинаешь верить французам, когда они в один голос заявляют, что хандра есть абсолютно национальная русская, а отнюдь не общечеловеческая черта и что французу, не побывавшему в России, ни за что даже и не понять, что это такое.

Понедельник 29 апреля 1957. Попавши к себе, отсыпался после бессонной ночи. А вечером нужно идти на первомайский вечер в торгпредстве. Как досадно: вероятный поздравительный звонок из Москвы меня в Ecole Normale не застанет. Недолго думая, поступаю по обычаям школы – оставляю около телефона (общего для всей школы) записку о том, что если вызовут меня, то нужно попросить телефонистку перебросить звонок на другой номер. И пишу номер торгпредства: учить мягкие мозги нужно ведь еще долго.

В торгпредстве в какой-то момент вечера меня действительно вызывают к телефону. Вхожу в специальную комнату. Там какие-то посольские чиновники с суровыми лицами. Подают мне трубку, а другую трубку от того же телефона без всякого стеснения подносит к уху чиновник. Это звонок Ирен: «С днем рождения!» Моя система переброса звонков сработала превосходно. Отвечаю тусклым голосом что-то вялое, боясь спровоцировать ее на любое лишнее слово. Кое-как этот фальшивый разговор кончается. После чего со мной уже начинается настоящий разговор: кто такая? где, когда и при каких условиях познакомились? бывали ли у нее дома? И т. д.

К счастью, через некоторое время меня вызывают к телефону снова. На этот раз уже из Москвы. Друзья отпраздновали у меня дома мой день рождения. Мое присутствие им для этого совершенно не требуется. В Москве на два часа больше, поэтому они все уже достигли очень продвинутой фазы – настолько, что на Центральном телеграфе, куда они ввалились, чтобы устроить этот звонок, им приходится иметь дело с милицией. Сказать они ничего членораздельного мне уже не могут; вырывают трубку друг у друга, для большей доходчивости используют русский лексикон в полном объеме. Чиновник слушает и в этот раз, но теперь уже скорее с одобрением. Даже чуть-чуть размякает от приятной отечественной атмосферы и свободной словесности. Я уже не выгляжу в его глазах таким несомненно чуждым элементом.

7 мая. Кино: «Les portes de la nuit» Марселя Карне. Очень понравилось. Очень в его духе.

Понедельник 13 мая. Вечер у Мартине с Ельмслевом и Куриловичем, приехавшими на несколько дней в Париж. Разговоры не запомнились.

Возвращаемся из Sceaux на RER втроем: Курилович, Эви Поке (с которой мы вместе слушаем Мартине) и я. Разговор идет какой-то вполне пустой; о лингвистике Куриловичу говорить не хочется. Собираюсь, как обычно, сойти на Luxembourg. Эви вдруг мне шепчет: «Не сходи, поедем дальше – проводи меня». Разумеется, остаюсь, хотя и удивлен: такое совершенно не в обычаях Латинского квартала. Прощаемся с Куриловичем, остаемся вдвоем. «В чем дело?» – спрашиваю. «Я боялась с ним остаться tête-à-tête». Имела ли она уже возможность убедиться в его намерениях или только предполагала, она мне толком не объяснила. (Тогда, конечно, мне это по молодости показалось страшной чушью. Очень уж мастит был Курилович; но вообще-то ему было только 62 года. И не меньше того меня поразило, с какой легкостью Эви видела в нем не мэтра, а пана. Комбинация, конечно, была неудачная: Эви была полная противоположность расхожему мнению о молодых француженках – искренняя, деликатная, немножко стеснительная и совершенно не тертая.)