Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

— Вот и есть одна, — довольно улыбался Василий. — Глупая рыба щука. Как легковерная баба, бросается на побрякушки, а потом — рвется, мечется, да только поздно…

Он ухватил рыбу широкой, сильной ладонью, стукнул ее головой о ребро скамейки и бросил на дно лодки.

Вот тогда-то я и вспомнил повстречавшуюся в поезде красотку.

Человеку всегда нужен хлеб насущный. И каким бы он ни был — черным и рыхлым, как комок земли, или белым и мягким, как вата, — всегда растет из земли. И не придет в закрома, если человек сперва сотни раз не поклонится земле, не окропит своим потом каждый ее вершок. Земля недоверчива: она до тех пор ничего не даст, пока не возьмет с человека все, что ей положено. Впрочем, и земля не везде одинакова. В одних местах она словно беспечный, веселый ветрогон, у которого и душа и карман открыты для друзей и для совсем незнакомых: бросил в нее зерно и знаешь, что к осени она принесет тебе спелый колос. В других местах она похожа на старую скупердяйку: сколько ни обхаживай ее, не откроет свои сундуки…

Отто стар. Очень стар. Когда он говорит, на лице оживают сотни морщин и складок, а за увядшими губами маячат два зуба. Редкие волосы серебрятся в лучах весеннего солнца, легкий ветерок перебирает их. И руки, потрескавшиеся словно кора вяза, неуверенно, на ощупь берут предмет. Но разум светлый. Мысли Отто, много повидавшего и пережившего на своем веку, весомы, осязаемы, точно камни, которыми усеян наш путь.

Мы идем со старым Отто посмотреть, как мужчины сеют овес. И дорога, и распаханные полоски по обеим сторонам усеяны мелкими и крупными камнями. Бросишь взгляд на поле и сразу понимаешь — машины здесь бессильны. Трактор, правда, пройдет, продерется, но что проку, если пустишь его порожняком. А про пятилемешный плуг или культиватор тут забудь. Даже простая железная борона здесь не годится. Железо крошится, ломается, когда на каждом шагу его путь преграждает камень.

Сын старого Отто Николай, тоже человек с сединой, ровным, широким шагом меряет ноле. Взмах руки — и на солнце сверкают падающие в землю зерна.

Мы сидим на замшелом плоском валуне.

— В Литве на такой земле сажают лес или пастбище устраивают, а иногда и под залежь остается, — говорю я старому Отто.

— Вы землей богаты, — вздыхает старик и кивком указывает на приближающегося к нам сына: — Он с боями прошел по вашей земле… Под Шяуляем ранен был.

Подходит Николай. Снимает с шеи берестяное лукошко, садится рядом с нами, отдувается:

— Уф, жарища… Как в печи.

— Нелегко выращивать хлеб среди этих камней.

— Когда по весне выходишь в поле, пусть даже налегке, через полчаса уже ног не чуешь, — честно признается Николай.

— Легкого хлеба нигде не сыщешь, — утешает старик. — Везде его заработать надо.

…На небольшом каменистом поле зерновые еще только-только поднялись, а на болотах и топях травы уже по пояс. Лишнюю неделю пропустишь, и трава начнет грубеть, рыжеть, потеряет и вкус и ценность. Достает карел из-под навеса «горбулю» и отправляется косить. «Горбуля» — не коса и не серп. Лезвие как у серпа, только не такое изогнутое. А черенок метровый. Убирать сено или хлеб «горбулей» легче, чем серпом, но спину гнуть все-таки приходится. А косой на этих землях не помашешь: валуны, обломки скал, кустарники. Зато при помощи «горбули» карелы дочиста выбривают траву или рожь вокруг каждого камня, каждого кустика.

Карельское лето гораздо короче и дождливее, чем в Литве. И все-таки здешние земледельцы не оставят гнить на покосах ни клочка сена. Люди не ждут, что оно просохнет на земле. Еще влажное складывают в копны.

Копны здесь не такие, как у нас. Карелы навивают их в мокрых низинных местах, у болот, там же, где и косят. Вывезти сено летом невозможно. Надо ждать, когда мороз скует болота и речки, топи и многочисленные протоки, когда толстое снежное покрывало выровняет дорогу… А пока нарубит карел множество длинных шестов. Сперва настелет их снизу, чтобы болотная вода не подступала к сену, потом навалит охапку травы. Поверх охапки снова скрещивают и втыкают в землю шесты. Новая охапка сена ляжет уже на них и не будет давить на нижнюю. Так складывается высокая, рыхлая копна, в которой сено отлично сохнет и сохраняется. Чтобы северные ветры не растрепали копну, ее со всех сторон подпирают шестами, а сверху накрывают еловыми лапами, по смолистой хвое которых дождевая вода сбегает, как по крыше.

За всю свою долгую жизнь старый Отто помнит одно-единственное лето, когда хлеба просохли в поле, в бабках. На такую удачу карел обычно не рассчитывает, а спокойно и настойчиво делает свое дело, преодолевая все капризы природы. В каждой карельской деревне мы видели риги — небольшие сооружения с маленькими окошками. В конце лета, когда начинаются непрерывные дожди и воздух пропитан влагой, в эти риги свозят невысохшие хлеба.