Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Когда я соскочил с большого пористого камня в глубокий, запорошенный пеплом снег, мои ноги дрожали и я был мокрый, как мышь, от пота. Мы с Олегом рухнули прямо на снег, даже не сбросив рюкзаки, и, как по команде, разразились все тем же, ничего доброго не сулящим нервным смехом. Потом, стянув варежки, расстегнули ремни. Ветер нес от лавы теплый воздух, и я опять почувствовал во рту странный, уже знакомый вкус. И вдруг вспомнил: так пахло дома, этот вкус я узнал в далеком детстве, вертясь возле матери, которая стирала белье каким-то щелоком. И от нахлынувших воспоминаний далекого детства окутанная паром лава стала не так страшна мне, вроде ближе и понятнее.

Когда мы наконец встали и я поднял варежки, они были твердыми, как жесть, и только тут я понял, какой мороз. Мы поднялись на две тысячи метров над уровнем моря, а самая крутизна была еще впереди. Через несколько десятков шагов последовало новое открытие: снег был подернут такой жесткой коркой, что ноги не только не проваливались, а скользили, будто по льду. Впереди, насколько хватал глаз, дыбилась каменистая ледяная пустыня. Здесь не виднелось уже ни пучка травы, не было больше следов белых зайцев и куропаток, которые часто встречались нам внизу. Мрачная пустыня без малейших признаков жизни! И хотя мы шли почти не отдыхая, ледяной холод пробирал насквозь, сжимал дыхание. Мои кирзовые сапоги, смазанные рыбьим жиром, задубели, их голенища смерзлись ледяной гармошкой и натирали ноги. Меня охватывала странная, никогда прежде не испытанная сладкая дрема. Я шел, как во сне, и, казалось, начал этот путь очень, очень давно. А может, все это и впрямь лишь гнетущий сон, думал я. Бывает же так: видишь кошмарный сон, каким-то уголком сознания понимаешь, что это сон, хочешь проснуться, высвободиться из его объятий, и не можешь — нет сил. В эти минуты я прекрасно понимал, как человек замерзает на зимней дороге. И очень жалел, что оставил в среднем лагере бутылку спирта. Как пригодился бы сейчас глоток!

— Боже упаси, — сказал Олег. Он остановился, и я видел, как покачивается из стороны в сторону его высокая, тонкая фигура, точно маятник, перевернутый вверх ногами. — Достаточно даже чайной ложки — упадешь и не встанешь.

Темнело.

Мы перевалили через горбатый хребет, похожий на верблюжью спину. Где-то здесь расположена палатка — верхний лагерь, в котором живут вулканологи. Однако ничего не было видно. Ужасно не хотелось ночевать под открытым небом. Мучила жажда. В палатке мы нашли бы все — и теплый ночлег, и горячий кофе. Мы плелись, с трудом волоча ноги, внимательно смотрели по сторонам, не пропуская ни одного камня, которые издали смахивали на палатку. Наконец у одного из больших камней увидели шест, а на нем что-то трепыхалось на ветру. Это «что-то» оказалось красной рубашкой. Значит, лагерь тут. Мы принялись кричать, свистеть, хоть и не питали особенной надежды, что кто-нибудь услышит, ибо вулкан грохотал, как тысячи орудий. На секунду послышался человеческий голос, но, как мы ни напрягали слух, он больше не повторился. А сумерки густели, насыпь лавы из черной становилась красной, искрящейся, и мы уже думали свернуть к ней, подыскать местечко потеплей для ночлега, как вдруг в небо взвилась белая ракета.

— Слава богу, — сказал я.

— Слава богу, — эхом откликнулся Олег, и мы поспешили в ту сторону, где вспыхнула ракета.

Через несколько минут остановились у небольшой впадины. Из короткой трубы выскакивали искры и тут же гасли, подхваченные ветром. Палатка стояла в котловине, в защищенном от ветра месте, поэтому мы раньше и не увидели ее. Крыша была занесена смесью снега и пепла. Если бы не искры, летящие из закопченной трубы, мы снова прошли бы мимо, так ничего и не заметив.

Я часто думаю о причудах судьбы, которая сводит и разводит людей. Я отнюдь не фаталист, но иной раз человеческие пути так странно перекрещиваются, что мы не находим другого слова для объяснений, нежели «фатальность».

На сей раз судьба поднесла мне сюрприз: свела с человеком, о котором я часто думал и с которым давно хотел познакомиться.

Окутанные клубами пара, мы с Олегом ввалились в палатку и, буркнув приветствие, плюхнулись на чурбаки у входа. При свете нескольких свечей я увидел троих мужчин. Один, коротко стриженный, седоватый (казалось, его волосы усыпаны вулканическим пеплом), сидел перед железной печкой и разводил огонь, второй — молодой, с продолговатым лицом, — забравшись на нары с голыми ногами, латал порванные брюки, а третий (похожий на актера Дружникова, только гораздо моложе) лежал в полосатой матросской тельняшке и курил.