Сергей Безбородов - На краю света

Всё на корабле отполировано, выкрашено, начищено. Всё привинчено, притерто, пригнано, укреплено. Графин привешен к стенке в тесном деревянном футляре. Пепельницы, как ваньки-встаньки, только качаются, а опрокинуться не могут. Стулья врезаны в пол тяжелыми ножками, привинчены — не сорвешь. У каждой тарелки в буфетной свое гнездо. Даже столы на корабле не такие, как у нас, в домах: по краям они обнесены бортиками, чтобы вещи не слетали на пол, когда начнет качать и валять корабль в открытом море.

Я хожу по «Таймыру», смотрю, как матросы увязывают, укрепляют, приколачивают каждую мелочь на палубе, и думаю: «Что же это такое будет? Шторма ждут, что ли?»

Иван Савелич стоит на мостике, как ни в чем не бывало, будто это не он всю ночь напролет распоряжался погрузкой «Таймыра».

Сизые щеки его чисто выбриты, шинель застегнута на все пуговицы.

— Здравствуйте, Иван Савелич.

— Добрый день.

— Что, скоро пойдем?

— Не торопитесь, еще надоест. Как закачает — пожалеете, что не остались в Архангельске.

К нам подходит второй помощник капитана, долговязый детина, в фуражке, слегка сбитой набекрень, и говорит Ивану Савеличу, как будто меня тут и нет:

— У нас, Иван Савелич, в прошлом году на «Вайгаче» такой случай был. Тоже собрался с нами в рейс корреспондент, Макаров фамилия, — может, знаете? Пока на якоре стояли, так он все храбрился, все врал — я и такой, я и сякой. Ладно, думаю, посмотрим. Дошли мы до Сосновца. Начинает покачивать. Я как раз на мостике стою. Прибегает ко мне вахтенный Берендейкин, который в прошлом году у Цып-Наволока тонул, — помните такого? «Корреспондент, — говорит, — кончаются!» — Как, спрашиваю, кончается? Что за ерунда? — «А так, — говорит, — на полный ход богу душу отдают». Сошел я в салон, гляжу а он, мореплаватель-то наш, и верно загибается. — «Остановите, — кричит, — пароход! Отпустите, пожалуйста, на берег!» Ну-с вот. Доложил я командиру. — «Спустите, — говорит, — это барахло на берег, к чорту, чтоб духу его не было». Дали шлюпку и спустили. Подумайте только, Иван Савелии, — ведь у Сосновца…

Он покачал головой и поглядел на меня искоса.

«Запугивает», подумал я, а вслух спросил у Ивана Савелича:

— Неужели действительно так качает?

— Случается, — говорит Иван Савелич.

— Ну, а все-таки как — здорово?

— Бывает, что и здорово.

— Но ведь не всех же укачивает, Иван Савелии? Говорят, что на некоторых качка не действует. Правда?

Иван Савелич смотрит на меня, щурится одним глазом.

— Да вы что-то уж очень интересуетесь. Ничего, не бойтесь. Качает у нас, конечно, здорово. На ледоколах особенно качает. У ледокола ведь киля-то нет, ледокол как яйцо. Вот его и валяет и так и этак. А только вы об этом не думайте. Живите себе в свое удовольствие. Кушайте побольше. По-нашему, по-простонародному — что в рот полезло, то и полезно. Обязательно кушайте — и завтрак, и обед, и ужин. Ну, гуляйте еще, ходите. Первое время, пока не привыкнете, старайтесь поменьше сидеть. За день так намаетесь, что вечером — только бы до койки добраться. Сразу как убитый и уснете.

— Сухари помогают, — сказал второй помощник, не глядя на меня.

— Какие сухари?

— Обыкновенные. Наберет человек в карман сухарей и жует целый день. Ходит и жует. Ходит и жует. У нас второй механик был Семерых, — может, помните, Иван Савелия? — только сухарями и спасался. Перед каждой вахтой ему целыми противнями сухари в каюту таскали. С сухарями ничего, выстаивал.

— Какие там сухари, — махнул рукой Иван Савелия. — Может, клюквенный экстракт посоветуете? Только все это, доложу я вам, ерунда. Слушайте вы меня — побольше ходите и думайте, что вы едете на поезде или на трамвае, — вот и все.

— Да уж, конечно, — соглашается второй помощник, — от настроения тут тоже много зависит. На скрипке или на гитаре не играете? — обращается он прямо ко мне.

— Нет, не учился, — отвечаю я, а сам думаю: «Вот нуда. От одних его разговоров морская болезнь забрать может. Никакие сухари не помогут..»

Приближается час отплытия. У левого борта собрались матросы. Они тихо переговариваются, высматривая на берегу своих родственников. А на пристани уже целая толпа — тут и провожающие, и случайные прохожие, и попросту зеваки, которые пришли посмотреть, как будет отплывать наш пароход.

Вот через толпу пробирается к самому краю набережной старичок в высоком старомодном картузе, с тоненькой палочкой в руках.

Матросы зашевелились, замахали старичку руками.

— Ласточкина надо позвать, — сказал кто-то.