Андрей Клыков - По берегам Каспия. От Апшерона до Терека (с 25 фотографиями и картой)

Серые кубики домов, глиняные заборы и полуразрушенные стены города начинают приобретать в моих глазах новое значение, растет уважение к развалинам укрепления и камням крепостных стен.

Когда мы, спустившись с горы, идем по широкой улице мимо консервного завода, доктор продолжает:

— А перед войной город жил селедкой. Эта была сплошная сельдяная биржа. Вся жизнь равнялась по пузанку! Честное слово! Город имел сам рыболовные воды и сдавал их в аренду. Сюда весной на полтора-два месяца с’езжалась вся торгующая рыбой Украина, Донская область и Северный Кавказ. Это было второе нашествие гуннов! Комиссионеры, промышленники, спекуляция, надувательство, пьянство — до того момента, как кончался лов сельди. Затем занавес закрывался, вся эта орда раз’езжалась, и город затихал до следующей весны.

Мы проходим мимо строящегося каменного корпуса.

Каменщик, весело постукивая молотком, поет.

— А это, — я указываю на фабрику, — ваше настоящее и будущее?

— Совершенно верно, — соглашается спутник, — перестраиваемся. Это знаете что? Шерстопрядильная фабрика с красильней и прочим. Вы видели когда-нибудь «кавказское сукно»?

— Ну как же, носил даже, — отвечаю я.

— Так вот это работа кустарей, а теперь они получат дешевую пряжу, материи будут окрашиваться здесь в прочные краски, и даже трикотажному делу их будут обучать.

Навстречу начинают попадаться горцы в высоких шапках, смуглые, молчаливые. Мы идем по главной улице Дербента, но города не чувствуется. Есть дома, названия улиц, но нет города — так сильно еще властвует природа.

Солнце, воздух, ветер одинаковы на горе и здесь, на проспекте, где важно прогуливаются белые козы, а на углу читает газету извозчик.

Рельсовый путь, проложенный вдоль горных отрогов и захватывающий рыбные промысла, расположенные у моря, напоминает о культуре, промышленности и связывает этот неуютный берег с общей жизнью страны. Поезд подходит к станции «Огни». Впереди на лиловом фоне гор видны дымящие трубы стекольного завода. На нем местные горцы, заменив иностранных мастеров, работают на машинах Фурко.

Топливо — бывшие «священные огни», которым еще недавно земно кланялись отцы. Дети же встали с колен и, бросив поклоняться, заставили природу служить себе.

Выхоясу из вагона Воздух свежий, весенний, охватывает, и на секунду кружится голова.

По ровной, как доска, земле тянется дорога. Кое-где, как прилипшая вата, видны клочки снега.

Над бурой прошлогодней травой спускается стайка чибисов.

Дальше коричневая степь, за ней черные горы с блестящими пятнами снега. За ними вершины, белые, как облака, а за горами облака, белые, как вершины.

До берега километра три, а я уже вижу высоко поднявшийся Каспий.

Иду мимо землянок — «казма», около которых движутся зимовники-горцы.

Скот еще на равнине, но скоро от жары и комаров его опять погонят в горы на свежий корм. Около землянок распахана земля, и несколько человек что-то делают, пригибаясь к земле. Два горца чинят забор вокруг загонного двора.

Чувствуется, что кочевой быт уступает, и, связавшись с землей, человек начинает жить оседлой жизнью.

Навстречу мне тихо, нога за ногу, везут телегу рогатые быки. На телеге сидит горец, а рядом с ним в тюбетейке черноглазый мальчик с длинным прутом в руках.

— Тут по дороге собак не видно? — спрашиваю я.

Горец молча мотает головой направо и налево.

Я смело иду дальше.

Внезапно налетает ветер. Слышно, как ревет накат. Я подхожу к гребню прибрежных дюн и вижу, что люди на берегу бегают, как потревоженные муравьи, что-то кричат и машут руками. Громадные валы, обгоняя друг друга, бросаются на берег, волна не успевает разбежаться по песку, как на нее падают все новые и новые белые хлопья. Ураган с севера рвет и сметает с гребней белые верхушки. Шумит прибой. Нет сил итти вперед.

Там, где рождаются пенистые валы, мелькает черным пятном неводник. На нем люди. Двенадцать-пятнадцать человек, которые завозили невод в море.

Видно, как часто мелькают весла, но шторм, повернувший вдоль берега, мешает грести.

Толпа на берегу шумит. Слышны отдельные крики:

— Веревку давай, канат!

Кто-то бежит к лабазу и обратно. Вот уже ясно видны люди в неводнике.

На корме без шапки стоят двое; середина неводника пуста, — невод успели выкинуть в море, — а в веслах, сбившись попарно, чернеют двенадцать папах.

Подхватила волна, и лодку подняло. Вот она — вся наружи! Дно, длинное рулевое весло. В толпе ни звука.