Кей Чорнук - Прогулки с Вольфом

В возрасте десяти лет я осознавала, что не хочу прожить всю свою жизнью в городе, где я росла, или вообще в любом другом городе. Более того, когда я покинула эти края в позднем подростковом возрасте, я поклялась, что никогда не буду жить в густонаселенном южном Онтарио, предпочитая северные леса, скалы и глубоководные озера канадского севера. Так что с поговоркой «Никогда не говори никогда», которая так и крутится в глубине моего сознания, я согласилась написать эту книгу в моем доме в Гамильтоне, промышленном городе со множеством зданий из красного кирпича, в перенаселенном сердце южно-центрального Онтарио. Большего отличия от Монтеверде, чем Гамильтон, не найти во всем мире. Но даже здесь, в городских джунглях, если вы блуждаете по бетонным дорожкам, все равно вы увидите зеленые глаза матери-природы, сияющие сквозь туманную дымку.

Когда в 1990 году я начала переписывать эти истории с диктофона, мысль о том, что мы с Вольфом в один прекрасный день превратим эту коллекцию воспоминаний в книгу, казалась весьма амбициозной. Мы часто шутили и смеялись по этому поводу. Мы, как две бабочки, летаем по саду, порой очень близко, даже чувствуем дуновение воздуха на своих крыльях от крыл друг друга. Но мы редко оказываемся на одном листочке надолго. Вообразить, что мы могли бы быть настолько дисциплинированными, чтобы вместе написать мемуары, было бы нереально. И хотя мы смеялись над этим, но именно возможность написания книги позволила моей матери отвечать на вопросы своих друзей, чего это ее дочь ежегодно летает в Коста-Рику. Ее вера в мою способность действительно завершить эту книгу была одновременно и ободряющей и обескураживающей.

На протяжении многих лет семейство Гиндонов привыкло к тому, что я хожу за Вольфом. Хотя в начале нашего проекта был период притирания. Однажды я приехала в дом Гиндонов в поисках Вольфа, который только что вернулся из очередного похода в лес. Он привыкал говорить в черную коробочку, а я пыталась ему внушить, что не надо вести запись своего рассказа рядом с водопадом, надо пожалеть все-таки бедного транскриптора, который едва мог разобрать его голос на фоне какофонии падающей воды.

Я вошла в дом и поздоровалась с Лаки и Бенито. Они смотрели на меня с выражением, которое можно описать как нечто среднее между раздражением и усталостью. Я спросила, что они думают о проекте — моем и Вольфа. Они тогда посмотрели на обеденный стол. Я с интересом последовала их примеру и увидела посреди стола наш драгоценный диктофон, как будто ждущий, подобно старому репродуктору в гостиной, что сейчас вокруг него соберется семья, и все будут слушать сводки с фронта.

Бенито покачал головой и, обратившись ко мне, ответил: «Как будто нам мало, когда папа здесь, что мы слушаем его с утра до ночи. А теперь он уходит в лес с диктофоном, который вы ему дали, и разговаривает там сам с собой. Потом он приносит его домой и говорит: „Эй, вы должны это послушать“. И вот теперь мы слушаем еще и его бормотание на ленте. Кей, я думаю, что ты, наверно, разбудила зверя».

Пока я собиралась с мыслями, как на это ответить, — то ли мне извиниться, то ли выступить в защиту своей идеи — как Лаки и Бенито разразились типичным для семейства Гиндонов хохотом. Его звук для меня является такой же характерной для Монтеверде частью, как и печальный крик кетцаля или далекий крик обезьяны-ревуна. Семья Вольфа была рада мне и терпела мое вторжение в их жизнь, возможно, полагая, как полагали и мы с Вольфом, что мы никогда не сможем закончить книгу и рассказать читающей публике об их жизни.

Годы шли, кипа расшифрованных страниц росла, и я начала по-настоящему понимать, что это мой долг. Я просто обязана закончить этот проект. В первые годы нового тысячелетия я заметила, что здоровье и дух Вольфа слегка пошли на спад. Тогда я действительно почувствовала, что часы тикают. Но я боялась начать, ошеломленная грандиозностью задачи и ощущая собственную неуверенность в том, что смогу правдиво изложить историю жизни Вольфа. К 2002 году, когда у Вольфа начались боли в суставах колен, когда ходить ему стало трудно, когда стала заметна его депрессия, мой внутренний голос больше не давал мне успокоиться. Я поняла, что за дело надо браться серьезно. Я понимала, что мне надо начать превращать специфичный язык Вольфа во что-то понятное для читателя. И делать это надо не откладывая, пока мы оба живы. И уже нельзя считать как само собой разумеющееся, что мы вечно будем в этом мире. У нас появилось больше времени на совместную работу после того, как Вольф официально ушел на пенсию в 2003 году. И хотя на протяжении многих лет наш труд периодически тормозился, мы все-таки нашли время, чтобы реализовать наш проект. Что я поняла в процессе работы, так это то, что при написании книги невозможно срезать угол и пойти укороченным путем. Истории ложились на бумагу только благодаря повседневной настойчивости, и в них — слово за словом — раскрывалась суть этого человека, которого мне посчастливилось называть своим другом.