Геннадий Дмитриев - Я был капитаном Фицроем

— Постараюсь его разыскать.

— Начните с кабака, что на причале, его хозяин, старый Джон на деревянной ноге, знает много такого, чего не знает ни один житель острова.

— На деревянной ноге? У него что, протез?

— Да, протез. Когда-то этот бродяга был пиратом, плавал он с капитаном Тичем, и ногу-то он потерял не в бою, однажды во время карточной игры капитан Тич, заподозрив Джона в шулерстве, прострелил ему колено. Черная борода был крут и скор на руку, пуля раздробила Джону коленную чашечку и корабельный доктор не смог сохранить ногу, пришлось ампутировать. С тех пор он и стал Джоном на деревянной ноге, его фамилию уже никто не помнит. Старый пират давно отошел от дел, открыл кабачок, но торгует он не только ромом, все слухи стекаются к нему, он координирует действия пиратов, разрабатывает планы походов и имеет с каждого удачного рейда неплохой куш.

Капитан Фицрой тут же отправился в кабак на пристани. Джон на деревянной ноге, увидев нового посетителя, расплылся в улыбке. Он был человеком далеко не первой молодости, но определить его возраст было затруднительно, длинные черные с проседью волосы локонами ложились на плечи, толстый мясистый нос в фиолетовых прожилках выдавал в нем страстного любителя рома, сидящие глубоко глаза были спокойны и насмешливы, несмотря на то, что губы изображали улыбку; щеки, покрытые щетиной, говорили о том, что брился он не чаще, чем раз в неделю.

— Что желает сэр? — спросил он Фицроя, продвигаясь к нему с завидной скоростью на протезе, помогая деревянной ноге костылем. — Вижу, Вы моряк, настоящий моряк, у меня есть все, что нужно настоящему моряку, хороший ром, отличная закуска. Так чего пожелаете, сэр?

— Мне нужен Израэль Гендс, — ответил Фицрой, глядя прямо в глаза одноногому Джону.

Лицо хозяина кабака вытянулось, рот скривился в усмешке, выражающей то ли удивление, то ли презрение, но глаза его никак не изменились, оставаясь спокойными и насмешливыми.

— О ком Вы спрашиваете, сэр? Я не знаю, кто это такой, как Вы сказали? Израэль…

— Израэль Гендс, с Вашего позволения, штурман капитана Тича, Вы не могли его не знать, Вы ведь служили у Тича.

— Служил? Я никогда никому и ни у кого не служил, Вы что-то путаете, сэр. Да, я плавал с капитаном Тичем, но и что с того? Его давно уже рыбы съели, а где его штурман, знает только Бог или дьявол, всех друзей капитана Тича повесили сушиться на солнышке. И если уж вспоминать былые времена…

— Не валяйте дурака, Джон, Вы-то уж точно знаете, что веревка не тронула шею Израэля Гендса, он не участвовал в той экспедиции, что стала последней для Черной бороды. Израэль Гендс нужен мне не для того, чтобы вспоминать былые времена, он один знает, как пройти проливом Дьявола от скалы Трех негодяев, там, за островом меня ждет королевская эскадра, мне нужно уйти через пролив.

— Хе-хе, — ответил Джон, хитро улыбнувшись, — если уж сэр так много знает, то он должен бы знать и то, что платят мне не только за ром.

— Я заплачу, где Израэль Гендс?

В это время дверь, ведущая в подсобное помещение, открылась, и из нее вышел человек в красной рубашке и черных шароварах.

— Не надо платить ему, капитан, я слышал разговор, Израэль Гендс к Вашим услугам, сэр. Идите со мной, Фицрой, там поговорим.

Они вошли в подсобное помещение, и присели у небольшого столика. Комната была довольно тесной, единственное окно, из которого пробивался свет сквозь грязные закопченные стекла, располагалось высоко под потолком, кроме столика и трех стульев, в углу стояла деревянная кровать, рядом с ней низкий шкаф.

— Рад Вас видеть живым и здоровым, — сказал Фицрой, — жаль Вашего капитана.

— А мне не очень, Тич был порядочная свинья. От него на память у меня остался вот этот шрам, — Израэль притронулся рукой к правой щеке, рассеченной шрамом от глаза до подбородка, — тогда, когда он прострелил ногу Джону, мы сидели за столом втроем, Эдвард проигрывал. Он решил, что кто-то из нас мухлюет, сперва он ударил меня ножом, затем выстрелил в Джона, когда выяснилось, что никто из нас не передергивал карт, он просто рассмеялся, сказал, если не будет каждый день убивать кого-то из нас, то мы скоро забудем, кто он такой. Но, надо сказать, парень был крепкий, настоящий моряк, боец, в том последнем бою, когда лейтенант Мейнсон нанес ему смертельный удар в шею, он только сказал: «Хороший удар, парень», и продолжал биться еще сорок минут. Любой другой на его месте упал бы замертво, а он продолжал драться, в него всадили пять пуль, а может даже и семь. Потом, когда он упал, лейтенант отрубил ему голову и повесил на бушприт своего корабля, а тело бросил в океан на корм рыбам. Всех, кто остался в живых, повесили сушиться на солнышке, только вот меня помиловали, я не принимал участие в последнем походе Тича.