Владимир Рудим - Золото Севера

Молчаливого и симпатичного парня все любили, кроме Семена: тот категорически отказывался ходить со Славой в маршрут: «Этот рыжеволосый мне не напарник — молчит как рыба». Семен чувствовал себя плохо, если не с кем было поговорить. Когда случалось ему и Славе ночевать в одной палатке, то они обменивались лишь немногими и всегда почти одними и теми же фразами.

— Палатка — это жилье и плевать на пол нельзя, — замечал Слава.

— Я, может, только затем и плюю, чтобы ты заговорил, — иначе ведь слова из тебя не вытянешь. Охотник!

Семен высокомерно относился к тем, кто плохо стрелял. Он до тонкостей знал повадки зверей и птиц, каждый день отправлялся «что-нибудь подстрелить» и никогда не возвращался с пустыми руками. Но Семен нередко входил в азарт и стрелял все, что увидит.

Так однажды он приволок уродливую и препротивную птицу, грязно-рыжую, бородатую, напоминающую сову.

— Ну, зачем ты эту уродину подстрелил? — спросил Владик.

— Это не уродина, а бородатая неясыть. Редкая птица.

— Охотник тоже как бородатая неясыть — один во всей партии ходит неряшливым, небритым, с бородой, как мочала.

После этого Семена стали называть Бородатой Неясытью.

…Ираида Александровна подошла к навесу, где сидели Владик и Слава, прислонилась к стволу лиственницы. Ловинкин приводил в порядок коллекцию образцов.

На коленях у него лежал журнал регистрации, а на земле — рюкзак с образцами, взятыми в последнем маршруте.

Владик работал как-то особенно старательно, умело. Движения у него были точные, уверенные. Да и сам Владик был ладным, крепким, ходил переваливаясь, его кавалерийские ноги твердо и цепко становились на уступы, обвалы, коряги, не соскальзывая, не оступаясь.

Можно было засмотреться, как он аккуратно макал кисточку в баночку с синей краской, выводил номер на каждом куске (все цифры у него получались округлыми), заносил этот номер в журнал и, завернув образец вместе с этикеткой в бумагу, находил ему точное место в ящике, словно выкладывал мозаику.

— Образцов в моей коллекции уже порядочно, а вот фауны маловато, — сказал Владик. — Самое же главное — Ауцеллы и Мегалодона еще нет. Добудем, правда?

— Почему до сих пор нет Сухова? — спросила Кочева. — Я начинаю беспокоиться: ведь уже второе июля. Правда, он может задержаться из-за дождей или туманов. Не выношу неопределенности — она злее комаров.

Слава Горин сказал:

— А что им туман — компас ведь есть! С компасом, по-моему, в любое время можно двигаться.

— Смотря где идти, — ответила Кочева. — Если по долине, направление которой ты знаешь, — можно. А по гряде, увалу или другому сложному пути даже самый опытный таежник в туман не пойдет: наверняка заблудишься.

Она рассказала о случае, который произошел на Большом Анюе в прошлом году. В партии, в которой находилась Кочева, были два молодых рабочих. На переходе их застиг туман. Они все же продолжали идти и не разобрали, где разветвляется хребет. Вместо того чтобы двигаться налево, к Анюю, пошли направо — в сторону Омолона.

На поиски отправились самолеты, оленьи упряжки. Пропавших обнаружили с самолета, в трехстах километрах от партии.

Кочева села на корягу, задумалась.

Что могло произойти с Суховым? Заблудился? Но он идет вдоль четкого ориентира — Карбасчана. Несчастный случай? Встреча с медведем? Так у него есть патроны на медведя. Заболел?

Да ну их, эти предположения! Еще беду накаркаешь… И все же мысли с Сухове и о рабочем (она не знала, кто пошел со Степаном Донатычем) ни на минуту не давали покоя Кочевой. Уже седьмое июля. Сухова все нет. Оставаться здесь — значит не хватит времени на все маршруты, будет сорвано задание. А это небывалое ЧП! Завтра же сняться с этого места? А Сухов? Как же поступить?

Ираида Александровна все-таки приняла решение: ждать до восьмого, а девятого («Верю в это число») плыть дальше, оставив Владика Ловинкина здесь на неделю. Если за это время Сухов не придет, Владик догоняет остальных, и все ищут Сухова.

…За первые два дня Сухов и Жора преодолели километров сорок. Сперва дорога была сносной и даже интересной. Подстрелили огневку, увидели ястребиную сову, стремительно гнавшуюся за какой-то птичкой. Ястребиная сова не боится солнечного света и охотится днем. Сова заинтересовала, но и огорчила:

— Эта птаха возле болот водится, — сказал Жора.

Действительно, вскоре начались болота. В сапогах забулькала вода, лошадь с трудом вытаскивала ноги из вязкой жижи. Приходилось продираться сквозь густые заросли карликовой березки, усыпанной мелкими круглыми листочками величиной с копейку. Эти кусты — березки (их зовут на Севере ерник) — покрыты жесткими наростами, до крови обдирающими кожу. Циля пыталась перепрыгивать через березки, но только ранила себя. Сладить с испуганным животным было очень трудно.