Василий Боткин - Письма об Испании

С другой стороны, Боткину важно, что такие выдающиеся художники, как Мурильо, изображают мир «в поразительной истине и реальности».

Недаром раздел письма III, посвященный Мурильо и вообще испанской живописи, был одобрен Белинским [196]. В последние годы жизни Белинский особенно интенсивно ратовал за «реальность» в искусстве (ср. «приземленную» трактовку им образов «Сикстинской мадонны» Рафаэля как воспроизведения аристократических типов царицы и царя) [197].

В духе реалистического метода, с использованием диалектики Гегеля, Боткин анализирует и многие частные аспекты искусства, например, интересно рассматривает, как ограничения, налагаемые Кораном на живопись (запрещалось изображение людей и животных), изощряли умение и фантазию арабских мастеров в области орнамента и художественного письма; хорошо показывает в связи с этим, как в арабской архитектуре тяжелый, плотный камень становится воздушным, как ажурная кисея.

Заметно стремление Боткина выделять индивидуальность художников после анализа общеэпохальных признаков: в творчестве Веласкеса он отмечает живость портретов, у Мурильо — страстность и идеализированность религиозного переживания, у Сурбарана — мрачный аскетизм монашества.

Однако в эстетических суждениях автора «Писем об Испании» можно усмотреть и зародыши либеральных тенденций, которые, впрочем, пока, на грани 40-х и 50-х годов, при мощном воздействии круга Белинского еще не дали обильных плодов, а лишь прорастали отдельными суждениями; да и нужно учесть, что некоторая недифференцированность идеологии передовой русской интеллигенции 40-х годов далеко не во всех пунктах давала возможность противопоставлять радикализм Белинского «золотой середине» либеральной группы во главе с Грановским (куда все более и более тянулся Боткин). При острой борьбе с реакционерами или славянофилами начинающиеся разногласия внутри «своего» лагеря невольно сглаживались. Так, известная «синтетичность» художественных симпатий Боткина может быть истолкована и как реалистическое расширение «приемлемых» тем, и как приближение к зыбкой грани всеядности, например, в равных похвалах всем темам и образам Мурильо: «Этому человеку все доступно: и самая глубокая, сокровенная мистика души, и простая, вседневная жизнь, и самая грязная природа».Впрочем, при конкретном анализе оказывается, что Боткину отнюдь не безразлично одинаковы все темы и картины; что в его симпатиях и антипатиях начинают проявляться именно либеральные вкусы: Боткина прельщают «нежная и любящая» душа художника, изображение «кротости и сострадания», «милосердия», «благодарности и безответной преданности», «свежих, бодрых», прекрасных лиц; и, наоборот, «зловещая бледность монахов Сурбарана»явно неприятна автору «Писем».

В книге чувствуется также и романтическая закваска, видимо, глубоко пустившая корни, ибо, зная дальнейший путь Боткина, особенно усиление романтических тенденций в его статьях первой половины 50-х годов, мы можем интерпретировать «Письма об Испании» как свое-образный переходный мостик между наследием романтической молодости Боткина и его романтическими музыковедческими и литературно-критическими статьями начала 1850-х годов.

Культ чувства, «природности» художника, даже своеобразная радость по поводу отсутствия культурной традиции (например, у Мурильо), интерес к импровизации и народной поэзии — все это имеет истоки в статьях Боткина 30-х годов и еще дальше, у его учителей, немецких романтиков. А некоторые акценты в подобных высказываниях ведут к поздним статьям Боткина: «В Мурильо невообразимое отсутствие всего условного,типического [198], рутинного ‹...›, это природа во всей своей индивидуальности, яркой жизни, проникнутая поэзиею сердца, идеальностию, но не условною, не теоретическою или сверхъестественною, а глубоко человеческою идеальностию, понятною всякому простому, неопытному глазу».

После «Писем об Испании» в условиях продолжающегося «мрачного семилетия» Боткин почти исключительно пишет музыкально-критические статьи, проникнутые романтическим пафосом и лиризмом; он интересно истолковывает творчество Шопена, а в статье «Н. П. Огарев» (1850) дает тонкую, хотя и односторонне романтическую характеристику поэзии соратника Герцена.

К середине 1850-х годов, в связи с оживлением в русском обществе, Боткин несколько «оттаял» и осмелел, подружился на короткое время с Некрасовым, пишет вместе с ним для «Современника» публицистико-критические обзоры «Заметки о журналах», насыщенные идеями демократической эстетики и полемикой с «чистым искусством».