Василий Боткин - Письма об Испании

Зато либеральные социально-политические идеалы Боткина весьма заметно проявились в «Письмах об Испании». Его эволюция в сторону либерализма не могла не отразиться в таком значительном произведении. И здесь, как и в частных письмах, чуть ли не главной идеей оказывается мечта о классовом мире и единстве. Поэтому с таким упоением и рассказывает Боткин об отсутствии резкого антагонизма народа и привилегированных сословий и даже об «уважении» аристократов к простым испанцам, об уверенности каждого нищего в своем равенстве с грандом (письма I, II). Но Боткин не мог не видеть в Испании классовой и местнической вражды — он вынужден это признать, однако говорит об этом мельком и явно осуждающе. Он критикует феодальные пережитки и распри между провинциями (письма I, IV), выступает против федеративности, за единство, за сильную централизованную власть, усматривая в ней исторический прогресс (в этом он сходился с поздним Белинским). С другой стороны, он неоднократно сетует на притеснения, которые терпят промышленность и торговля, на неподвижность, закостенелость перегородок и порядков, мешающих свободе торговли и хозяйственного развития (письма I, II, IV). В сознании либерала вместе с идеей классового мира, равенства и свободы естественно сочетаются понятия законности и терпимости (письма I, II, III, IV, V). Здесь следует подчеркнуть диалектическую противоречивость исторической ценности последних двух категорий, особенно терпимости. Будучи во всех смыслах консервативной в периоды революционного подъема, терпимость (как и вся либеральная идеология в целом) в условиях деспотического строя содержит значительные позитивные элементы. Не нужно путать, однако, философско-политическую либеральную терпимость (толерантность) с христианскими призывами к милосердию и непротивлению: она может их включать в себя, но может и противостоять им. Главное в другом: при самодержавном режиме, насильно навязывавшем исключительно единую, монархическую линию в политике, идеологии и т. п., либералы, защищая буржуазно-демократические, формы жизни, приводили читателей и слушателей к выводу, что могут существовать и другие общественные устройства, психология, идеи, не зависимые от господствующих в стране начал, а это уже расчищало место для понимания как реакционности деспотизма, колониализма и т. п., так и возможности существования более радикальных, чем проповедуемые либералами, социально-политических институтов. Разумеется, последнее уже выходило за рамки либеральных желаний.

Именно либеральные принципы позволили Боткину чуть ли не впервые в истории передовой русской мысли [193]так горячо выступить в защиту народов Востока и Юга: «Европейская цивилизация хвалится общечеловеческими элементами; но отчего она с такими насилиями прокладывает себе путь? Отчего эти миллионы народов, живущих возле нее, не только не чувствуют к ней никакого влечения, но соглашаются лучше погибнуть, нежели принять ее? ‹...› Может быть, этой цивилизации недостает еще многого, может быть, она должна совершенно преобразиться, для того чтоб пристали к ней Азия и Африка ‹...› у миллионов народов Азии и Африки жизнь сложилась совершенно противоположно европейским стремлениям».Вероятно, далее следовали еще более резкие суждения о притеснениях колониальных народов европейцами, но цензурное вмешательство вырвало эту часть текста. (Цензурный характер последующих многоточий совершенно бесспорен: разрушена логическая связь отрывков) [194]. Показательно, что данные мысли высказаны Боткиным в последних статьях цикла, относящихся к 1849—1851 гг., т. е. к самому свирепому периоду из «мрачного семилетия».

Страстная защита самостоятельности народов Азии и Африки, в частности арабов, имела и другой смысл. Либерал — противник разрушения, ликвидации, сторонник status quo, сторонник сохранения традиций. Исторически сложившаяся самобытность народа не только вызывает у него мысль о праве народа на самостоятельность, но и привлекает как экзотика, как оригинальное, ни на что не похожее явление. Этим отчасти объясняется такой повышенный интерес Боткина к национальной специфике Испании, ощущаемый на протяжении всего цикла статьей, и то сожаление, с которым автор говорит о разрушительном проникновении европейской (по существу буржуазной) цивилизации в испанские нравы, о постепенном уничтожении национальной экзотики (письмо IV). Боткин желал бы не замены одного другим, а слияния: он жаждет воздействия «народности» на передовые слои общества — и, соответственно, — умеренного использования лучших достижений цивилизации народной массой (письмо I).