Мария Плахова - К островам Индийского океана

— В Порт-Луи есть прекрасное здание театра, но нет постоянной труппы, — сожалеет он.

Его родители — люди состоятельные. Все обеспеченные индийцы на Маврикии дают своим детям образование, поэтому среди учителей, адвокатов, врачей много индийцев.

— Магазин принадлежит брату отца. Я очень люблю книги, работаю тут временно.

Уже не поражаемся свободному обращению маврикийцев с языками: с нами Шехар беседует по-русски, с вошедшим посетителем — на хинди, с мальчиком, что приносит поднос с традиционным угощением — подсоленными, мелкими, как фисташки, орешками, — на французском.

— Это мой сын, его зовут Амид, — гордо сообщает Шехар. — Очень хочу иметь еще дочку…

Познакомившись таким образом с планами главы семейства, прощаемся, подарив ему несколько наборов открыток с видами Москвы.

— А-ми-ти, дружба, — говорит молодой индиец, провожая нас к выходу. И фигура его в светлой одежде с поднятой в прощальном приветствии рукой кажется картиной, вставленной в темную широкую раму двери.

Северная окрестность острова защищена от ветров горными массивами, именно здесь находятся излюбленные маврикийцами пляжи. Ровный полукруг чистейшего кораллового песка обрамляет берег. Приближаемся к побережью по грунтовой дороге, петляющей среди казуарин, похожих на плакучие ивы или цветущий саксаул.

Светится насквозь рощица, колеблется прозрачная бледно-зеленая занавесь. Под ногами похрустывают орешки, плоды казуарин. Из существующих тридцати видов, распространенных в Австралии, на островах Фиджи и Маскаренских островах, этот вид самый красивый.

Одревесневшая капсула, крылатый орешек, лежит на моей ладони. С его помощью растение завоевывает жизненное пространство. Под светлой корой необычная, почти красная древесина, она очень ценится при изготовлении мебели. Кору употребляют как дубильное вещество, эластичные побеги используют в качестве упаковочного материала. Неприхотливое дерево довольствуется песчаными, каменистыми и даже засоленными почвами, растет в степях и саваннах, вплотную подступает к океану.

Еле слышно касаются друг друга ветки. Наливается желтизной небо, близок вечер. Океан затих, ни волн, ни прибоя, ни кромки пены у берега…

— Ну как, художники?

— Красиво…

Мысленно прикидываю оставшееся для работы время, увы, его почти нет. А на небо откуда-то скатывается заблудшая, круглая, как монета, тучка. Не скрывая солнца, сеет и сеет мелкий дождик, расшивая бисером воды лагуны: такой у нас называется «грибным». Теплые капли-бусины быстро впитывает песок.

Прошлепал по берегу стоптанными сандалиями старик с белой бородой пророка и железным ведром в руке — к вечеру хорошо ловится креветка. Пискнула невидимая птица. Глухо зацокали копыта: гарцуя на блестящих, как шелк, лошадках, движется кавалькада. За живой изгородью трехметровых кактусов частные владения.

И снова никого. Лишь воробьи-космополиты, серенькие, невзрачные, как две капли воды похожие на наших, устремляются со всего пляжа в надежде чем-нибудь поживиться. Трепещут в воздухе крылышки, птицы бесстрашно подлетают к самым рукам, устраивая драки из-за кожуры банана.

Последние часы последнего вечера на Маврикии. Ушла, истаяла одинокая тучка. При редкостном безветрии пошла по океану длинная, выпуклая зыбь, переливаясь солнечными красками, будто огромный плот покачивается в лагуне. Но это последний горячий блеск.

Быстро остывает песок, сквозь графически изящные нити казуарин расплывчато мерцают звезды. Океан посветлел, зато потемнела земля, подковой охватив залив.

Пора возвращаться. Через несколько часов «Курчатов» покидает остров. На головокружительной скорости возвращаемся в Порт-Луи, в свете фар мелькают на обочинах прохожие с плоскими, как шляпки грибов, узлами на головах. Шоссе пересекает поселок, носящий благозвучное название Триоле. Тротуаров не предусмотрено, повинуясь движению руля, машина плавно огибает, казалось бы, вплотную бредущие фигурки.

— На Маврикии в населенных пунктах всегда такая

скорость?

— А какая скорость, нормальная… Народ тут организованный, строго придерживается правил.

Правил придерживается не только народ — петухи, куры и собаки ни разу не перебежали дорогу.

Последний свет дотлевает над океаном. Улица никак не освещена, редкий огонек вспыхивает в окнах жилищ. Зато оживают кабачки и таверны, слышны звуки музыкальных инструментов. В пролетах освещенных дверей, будто теневые картины, двигаются силуэты. Временами, как на полотнах Рембрандта, свет вырывает отдельные группы, погружая в мрак второстепенное.