Мария Плахова - К островам Индийского океана

«Эти птицы не умели летать, потому что у них не было врагов», — гласит этикетка под экспонатом. Добрые и неуклюжие, они исчезли с лика Земли. Говорят, лишь один Додо как большая редкость был отправлен в 1628 году в Англию. Другого видели в клетке Лондонского зоопарка, третий оказался при королевском дворе в Вене.

История появления чучела Додо в Национальном музее Порт-Луи тоже небезынтересна: при раскопках в разных районах острова были найдены отдельные кости, из них с превеликим трудом был собран скелет. Серенькие, одевшие чучело перья были просто-напросто… позаимствованы у обыкновенного гуся, поскольку история сохранила сведения о серо-белой окраске исчезнувшей птицы.

Как расточительно человечество — сведения сохранились, а перья нет! И мне искренне жаль безымянного гуся, отдавшего свои перья Додо…

Дописав этюд, приближается с альбомом под мышкой Плахова. И мы, дабы поддержать коммерцию и заодно выразить сочувствие бедняге Додо, приобретаем его фанерное изображение, выклеенное серенькими ракушками, с длинным висящим носом и «короткими, как рукава, крылышками».

Безжалостное время тянется, как резина, если не знаешь, куда его деть, и сжимается в комок, когда считаешь минуты. Светлый «БМВ» уже показался на дороге, наш добровольный гид обещает показать северную часть острова. Однако непредвиденное обстоятельство задерживает отъезд: исчезли, растворились в зеленом безмолвии кратера Лисняк и Шилейко. Вокруг ни души, даже юноши скрылись, собрав свой товар. Признаться, мы растеряны, не кричать же «Ау!».

— А где ваши товарищи?

Алексеев смущенно пожимает плечами.

Судя по всему, наш спутник привык решать и более сложные задачи. Одарив нас ободряющей улыбкой, уверенным шагом направляется он к самой кромке обрыва и, заложив пальцы в рот, исторгает пронзительно чистый свист, не услышать его можно, лишь находясь в преисподней! И тотчас из лиственных глубин взрывается ответный, приглушенный расстоянием посвист, автор которого — один из двух пропавших наших товарищей. Через четверть часа, отягощенные добытыми для гербариев образцами, возникают Лисняк и Шилейко.

Как жаль, что я не умею свистеть: какой прекрасный, экономящий силы эффективный способ!

По дороге ненадолго останавливаемся в Порт-Луи: сотруднику посольства необходимо посетить главу организованной в 1981 году фирмы, снабжающей продовольствием советские суда, швартующиеся в гавани.

Предоставленные самим себе, бродим по узкой улочке с тесно сомкнутыми рядами небольших магазинов, заглядываем в витрины книжных лавок с преимущественно французской литературой. За изрядно пропыленным стеклом среди пестрых обложек и глянцевых ярких открыток неожиданно останавливает внимание прекрасная репродукция «Голова мальчика» Пьера Сюблейра, последователя французской школы конца XVII — начала XVIII века. Автор маленького шедевра еще в молодости уехал в Италию, где прожил до самой смерти.

Прелестная головка в монохромной гамме, выдержанная в коричнево-серебристых тонах, закомпонована в темный овал и принадлежит к той линии реалистического портрета, которая на всем протяжении XVIII века противостояла пышному, шаблонно-холодному искусству придворных портретистов. И это на Маврикии, в Порт-Луи, изобилующем парадными памятниками французским правителям; их обилие поражает с первых шагов: на одном лишь бульваре д'Арме под каждой королевской пальмой по скульптурному изваянию наместников французских и английских королей на Маврикии!

Крутая, облицованная деревянными панелями лесенка ведет в небольшой магазинчик. Молодой человек в голубом модном костюме, с паркеровской авторучкой в кармане поднимается навстречу. Матовая кожа, небольшие черные усики, правильные черты красивого лица. Приобретаем две прекрасно иллюстрированные книги о Маврикии.

— Интересно, почему все-таки он выставил в витрине работу Пьера Сюблейра?

Услышав русскую речь, молодой человек оживляется.

— Присаживайтесь, пожалуйста! — говорит он. — Не удивляйтесь, что я говорю по-русски. Я жил в СССР, учился в университете на факультете русского языка, был даже лучшим учеником в группе…

Не удивляясь и вспоминая Манкрюнью-Маню, усаживаемся за низкий журнальный столик. Шехар, так зовут гостеприимного молодого человека, хорошо разбирается в искусстве, в Москве бывал в Третьяковской галерее, в Большом театре, особенно любит балет.