По мере того, как спускался мрак, от земли мало-помалу начинала подниматься музыка насекомых, нарушая гармонию тишины. Мириады надкрылий вибрировали crescendo в чаще мокрого леса, — то была музыка тропических ночей, каждой ночи, начиная, быть может, от сотворения мира…
Когда стало совсем черно под скрытым за тучами небом, наш стремительный бег, продолжавшийся столько часов, перешел в торжественное шествие между двух рядов колоссальных деревьев. Сети лиан свешивались с них, как волосы неведомых существ, образовывая подобие непомерно высоких и фантастических беседок парка, которому, казалось, не будет конца.
Случалось, что огромные черные животные, едва заметные в темноте, преграждали нам путь: то были буйволы, безобидные и глупые; их приходилось отгонять ударами бича и громкими криками. И снова пустынная монотонность дороги, и снова молчание, в котором звенела радость насекомых…
И невольно теснились думы о том, сколько ночных тайн скрывает этот лес под своим необъятным спокойствием; сколько хищных зверей, больших и малых, скрытых в засаде или преследующих добычу; сколько настороженных ушей; сколько расширенных зрачков, выслеживающих малейшее движение тени…
А впереди все та же просека уходила в бесконечность, такая же прямая, бледно-серая, между двумя высокими черными стенами. Мы чувствовали, что впереди и сзади, и со всех сторон на многие и многие мили непроходимая и тревожная чаща ветвей простирает свой тяжелый покров…
Глаза привыкли к ночи, было видно, как бывает видно во сне, и порой можно было различить, как выходили из зарослей, чтобы вновь потонуть в них, какие — то странные звери, скользившие бархатным, неслышным шагом.
Наконец около одиннадцати часов показались огоньки; по сторонам дороги громоздились длинные камни, камни развалин, а на сумрачном небе над вершинами дерев обрисовывались гигантские силуэты «dagoba» [8] Разновидность ступы (буддийского культового сооружения) на Цейлоне (Шри-Ланке) и в странах Юго-Восточной Азии.
; меня предупредили, и я знал, что то не пригорки, а храмы погребенного города.
Мы нашли приют на ночь в индусской корчме, посреди райского сада, цветы которого выступали из мрака, освещенные нашим фонарем.
* * *
Теперь вокруг меня подлинная Индия, леса, джунгли. Мой день занялся над целым миром ветвей и трав, над океаном вечной зелени, над бесконечной тишиной и тайной, что покоилась у ног моих и простиралась до крайней черты горизонта.
С высоты холма, который поднимается, подобно островку, над равниной, я смотрю, как светлеет понемногу зеленая необъятность. Это Индия под вуалью предутренних туманов; это Индия, лес, джунгли; это мирная обитель, в центре огромного Цейлона, которую охраняет со всех сторон непроницаемая чаща дерев; это место, где две тысячи лет назад погас в ночи ветвей сказочный город Анурадгапура.
(Это та самая столица, о которой я только что говорил, которая была воздвигнута за три века до нашей эры и разрушена через триста лет при нашествии малабарцев. И вот что от нее осталось).
Где же, однако, он, этот волшебный город? Взоры блуждают вокруг подобно тому, как блуждают они с марса корабля по однообразной равнине океана, но нигде не заметно и следа человека. Одни лишь деревья, деревья и деревья, вершины которых тянутся друг за другом, великолепные и почти одинаковые; зыбь лесного моря, которое уходит, чтобы затеряться в безграничном просторе.
Там, в отдалении, озера, где хозяйничают крокодилы и куда в темноте приходят на водопой стада диких слонов.
Это лес, это джунгли, — и оттуда начинает доноситься ко мне утренний птичий призыв. Но сказочный город? Неужели затерялся даже след его?..
Однако там и сям, над бесконечным сводом зелени, одиноко поднимаются какие-то странные холмики, покрытые кустами; зеленые, как лес, но слишком правильных очертаний, в форме пирамид или куполов… То башни древних храмов, то гигантские «dagobas», построенные за две тысячи лет до времени Христа; лес не смог уничтожить, он лишь покрыл их зеленым саваном, нагромождая понемногу над ними свои корни, лианы, свои заросли и своих обезьян.
Они до сих пор говорят живым языком о тех местах, где люди поклонялись божеству на заре буддизма, — и священный город, конечно, здесь. Он дремлет здесь повсюду у моих ног, скрытый под лиственным сводом.
И даже холм, на котором я стою, был некогда священной «dagoba», и тысячи верующих трудились над ее постройкой, во славу своего пророка, — брата и предтечи Иисуса. Основание ее охраняют вереницы слонов, высеченных из гранита, боги, лица которых почти стерты веками; когда-то каждый день здесь звучала священная музыка, а боги благосклонно принимали исступление и молитвы…
Читать дальше