Клод Фаррер - Прогулка по Дальнему Востоку

Я постараюсь дать вам некоторое представление о мощи китайца, как рабочего, мощи, являющейся его основной особенностью: три четверти ремесел в Сайгоне находятся в руках «жителей центральной империи»; вы не найдете ни сапожника, ни портного-аннамита: все они китайцы.

У меня был поставщик, который совмещал обе эти специальности; он жил на улице «Катина», как все уважающие себя сайгонские торговцы; его звали Ли-Куй. Само собой разумеется, это был чистокровный китаец.

Я заказывал по мере надобности ему все одеяния, что принято там носить, то есть блузки и брюки из белого полотна для ношения днем, смокинги из белого пике на вечер, а на ночь пижамы из тонкого перкаля. Здесь настолько жарко, что приходится, как общее правило, менять костюм раза три в день; а если вам вздумается отправиться на бал, то придется захватить с собой штук пятнадцать накрахмаленных воротничков, чтобы протанцевать семь-восемь часов (в Сайгоне танцуют до позднего часа); вы будете вынуждены отправляться в комнату для переодеваний после каждого фокстрота, вот и все!

Так вот, мой портной снял с меня мерку всего раз и, тем не менее, не испортил ни одной вещи. У него был паршивенький магазинчик и всего-навсего один помощник.

В один прекрасный день (то был последний из девятисот пятидесяти дней, проведенных мною в Китае) я отправился в обратное путешествие. Я сел на пароход в одном из японских портов. В Сайгоне мой пароход сделал остановку; он прибыл туда в десять часов утра и уходил дальше после полуночи. Я сошел на берег, отправился к Ли-Кую и сказал ему:

— Ли-Куй, я уезжаю сегодня с пароходом; мне бы хотелось, чтобы за это время ты мне сшил кое-что, — дюжину костюмов из белого полотна, дюжину пижам и дюжину ботинок на кожаной подошве с полотняным верхом, — все, разумеется, по мерке.

— Хорошо, каптэн.

(Было десять часов утра, прошу не забывать).

— Хорошо! Вечером все будет готово.

— Вечером? Я в котором часу?

— Пароход уходит после полуночи?.. Ну, вот! Значит, к двенадцати часам. Каптэн, наверное, пойдет в театр?

(В Индо-Китае все европейцы «каптэны»: милый и любезный способ обращения).

— К окончанию спектакля все будет готово.

— Но лавочка твоя закрывается с девяти часов вечера?

— Сегодня она будет открыта сколько понадобится.

Забыл сказать, что белый полотняный костюм стоил здесь десять франков, а ботинки по два франка пятьдесят пара, причем работа была безукоризненная.

Отправляясь позавтракать часов в двенадцать, я вновь проходил той же улицей и стал свидетелем любопытной сцены: лавчонка Ли-Куя внезапно выросла! Около сорока портных работали, сидя прямо на тротуаре. Ли-Куй увеличил рабочий персонал, чтобы поспеть с заказом.

А ночью, после театра, подойдя к лавочке, я действительно нашел ее открытой. Ли-Куй, улыбаясь, курил опиум с удовлетворением человека, окончившего свой труд, а рядом с его курительным прибором ждал меня огромный узел, завернутый в черный люстрин. В нем находились мои две дюжины костюмов и дюжина ботинок.

— Вот! — произнес китаец.

Я имел дело с китайцем, а потому, конечно, не рискнул вскрыть пакет, чтобы проверить заказ. Я нанес бы ему этим смертельное оскорбление. В коммерческом деле слово китайца имеет куда большее значение, чем любой европейский документ. Он произнес: «Вот!» — этого было достаточно. Я уезжал той же ночью, я не смог бы никак предъявить моему портному какие-либо претензии: не из Франции же, в самом деле, стал бы я возбуждать против него дело! И, тем не менее, он поступил корректно, честно, согласно своим понятиям о чести, как представитель «китайской расы», так именно, как повелел Конфуций!

Согласитесь, что портные, способные сшить в течение четырнадцати часов тридцать шесть одеяний, это нечто такое, с чем конкурировать, против чего бороться почти невозможно.

Аннамиты давно отказались от этой борьбы. И вот чем объясняется, что рядом с Сайгоном мы видели Шолон, город столь населенный и столь превосходящий его богатством. В нем сто двадцать тысяч жителей, если не ошибаюсь, против ста в Сайгоне, и столько миллионов, что их можно противопоставить любому крупному бюджету.

Мы пройдем весь Шолон насквозь, а потом сделаем небольшую прогулку за город.

При самом выходе из Шолона нечто чрезвычайно азиатское, — «Долина могил». У азиатов совершенно иное представление о смерти, нежели у нас. В Азии умерший навеки сохраняет за собой свое последнее жилище, и никто из живых не смеет к нему прикоснуться.