Генрих Харрер - Семь лет в Тибете. Моя жизнь при дворе Далай-ламы

Церемонно распрощавшись с Капшёпой, мы вышли в приемную, где со страхом на лицах и богатыми подарками в руках аудиенции министра ожидали просители.

Министр-монах, чья резиденция находилась у Линкора, восьмикилометровой паломнической дороги вокруг Лхасы, принял нас гораздо более скромно. Он был уже немолод, и лицо его украшала маленькая седая бородка, которой он очень гордился. Ведь бороды в Тибете – большая редкость. Он производил впечатление просвещенного и рассудительного человека. В противоположность другим министрам, он избегал всякого рода необдуманных высказываний. Рампа, так его звали, был одним из немногих монахов-чиновников, имеющих знатное происхождение. Видимо, его заботило развитие политической обстановки в мире, потому что он все выспрашивал наше мнение относительно российской политики. В древних рукописях, поведал он нам, имелось такое пророчество: великая сила придет с севера, накроет Тибет войной, разрушит веру и будет повелевать всем миром.

Последним мы посетили Пюнкхана, старейшего из министров. Он оказался маленьким близоруким человечком в очках с толстыми стеклами. Это было очень необычно для Тибета, потому что очки считаются тут «заморской игрушкой» и не поощряются. Чиновникам носить очки запрещено, да и в частной жизни они не приветствуются. Этот министр получил от Далай-ламы XIII специальное разрешение использовать очки, по крайней мере для работы. Во время больших церемоний этот очень близорукий человечек чувствовал себя совершенно беспомощно. Принимал нас Пюнкхан вместе со своей супругой. И хотя в соответствии с этикетом он сидел выше нее, невооруженным глазом было видно, что заправляет в этом доме жена. После приветствий Пюнкхан не произнес практически ни единого слова, а женщина засыпала нас вопросами.

Потом он показал нам свой домашний храм. Министр происходил из семьи, к которой принадлежал один из далай-лам, и очень гордился этим. Среди множества фигурок святых он показал нам статуэтку, изображавшую Божественного Правителя из его рода. В пыльном домашнем храме царила полутьма.

Со временем я познакомился с сыновьями Пюнкхана. Старший из них был губернатором Гьянце. Но самое сильное впечатление произвела на нас его супруга – сиккимская принцесса, по происхождению тибетка. Это была одна из красивейших женщин, которых я видел в жизни: в ней сочеталось непередаваемое очарование азиатки с нотками древней культуры Востока. И при этом это была совершенно современная женщина, умная и образованная, учившаяся в лучших школах Индии. Она стала первой тибетской женщиной, отказавшейся взять в мужья и братьев своего супруга, потому что это противоречило ее взглядам. Она ничем не уступала самым остроумным дамам в европейских салонах, ее интересовала культура, политика и мировые события. Она часто говорила о равноправии женщин… Но до этого Тибету предстоял еще долгий путь.

Прощаясь с Пюнкханом, мы попросили его поддержать нашу просьбу о разрешении на проживание в Тибете. Естественно, он, как и его коллеги, пообещал оказать всяческое содействие и ходатайствовать за нас. Но мы уже достаточно долгое время провели в Азии, чтобы знать, что здесь никогда не отказывают напрямую. Нас все еще вполне могли выдворить из страны. И что тогда – нас снова ждет жизнь за колючей проволокой в Индии?

Чтобы подстраховаться со всех сторон, мы постарались установить контакт и с китайским дипломатическим представительством. Уполномоченный принял нас со знаменитой китайской вежливостью и пообещал незамедлительно отправить в центральное правительство наш запрос о возможности приехать в Китай и найти там работу.

Так мы старались обезопасить себя, заручиться поддержкой разных сторон и убедить окружающих в нашей безобидности. Часто во время прогулок к нам подходили незнакомые люди и задавали странные вопросы. Однажды один китаец даже внезапно сфотографировал нас. Фотоаппарат в Лхасе – это большая редкость! Этот случай заставил нас задуматься. Мы уже слышали о том, что в Лхасе есть множество людей, собирающих информацию для передачи за границу. Возможно, нас считали агентами какой-нибудь иностранной державы. Только англичане точно знали, насколько мы безвредны, – ведь им ничего не стоило проверить наши слова. А все остальные вполне могли думать о нас что угодно. Политических амбиций у нас никаких не было, нам нужны были лишь убежище и работа, пока мы не сможем вернуться в Европу.