Иржи Ганзелка - Через Кордильеры

— Пожалуй, Тихого океана мы завтра не увидим. Похоже, что несколько дней и несколько ночей нам придется провести на шоссе. Хорошо еще, что не лопнули тяги управления. Тогда мы просидели бы два месяца, ожидая, пока не придут с родины новые.

Поднимаем машину на домкрат, подкладываем запасное колесо вместо подставки, достаем инструмент — и через полчаса осмотр случившейся беды закончен. Устанавливаем, что утеряна правая подвесная серьга вспомогательного листа нижней рессоры. Коренной лист лопнул в двух местах, а центровой болт срезало. Удерживать колеса нечем.

Для успокоения совести пытаемся насколько хватает силы стянуть лопнувшие листы стремянками. Бесполезно. Колеса вновь беспомощно разъезжаются. Их удерживают лишь тяги и шарниры рулевого управления, рисковать ими дальше нельзя.

— Это конец. Без новых рессор нам отсюда не выбраться.

Через час вся связка нижних листов была вытащена наружу. Из семи листов лопнули четыре, а коренной переломился даже в двух местах.

— А дальше что?

— Ни в Уанту, ни в Аякучо возвращаться не стоит. В шестидесяти километрах отсюда находится Уанкайо с населением в двадцать пять тысяч жителей. Там наверняка найдется или автомастерская, или кузнец. Сделаем там временную рессору, а в Лиме решим, как быть дальше. Только знаешь что, Мирек, нам все-таки придется разлучиться! Бросать машину на дороге без присмотра нельзя.

Только один раз за все время путешествия перед нами возникла подобная проблема. Это было давно, в Африке, у сомалийской границы, когда машина безнадежно увязла в болоте и когда казалось, что единственное спасение — это гусеничный трактор из далекой Гарисы. Тогда произошло маленькое чудо. Мы все же выехали вместе!

Но никакое чудо не склеит лопнувшие рессоры и не сварит перерезанный центровой болт — что ж, бросим жребий.

— Один из нас едет с первым же попутным грузовиком и берет с собою сломанную рессору. Второй будет караулить машину.

Сказано — сделано.

— Итак, Юрко, едешь ты…

Часы текут, мы сидим в машине, говорить ни о чем не хочется.

Снаружи моросит мелкий дождь. Небо помрачнело, словно выражая невысказанные нами мысли. Только зачем рисовать себе картины, как там, на западе, за гребнем Кордильер, в каких-нибудь 150 километрах по прямой, волны Тихого океана разбиваются о теплые песчаные пляжи, в то время как здесь, на высоте 3 тысяч метров, моросит до одурения.

Когда-нибудь это должно было случиться. Мы рассчитывали на худшее. А такая ситуация далеко не самая худшая…

В сумерки над Мехорадой загудел мотор грузовика. Мы оба в одно мгновение выскочили из машины.

— Buenas tardes, buenas. У вас что-нибудь случилось?

В двух словах мы рассказываем об аварии и просим подвезти.

— Como no, senor! Разумеется! Я довезу вас до Уанкайо, там есть мастерская. И кузнец тоже есть. Такой рессоры там нет, вы даже в Лиме ее не найдете, но что-нибудь вам там сделают… Бросайте-ка этот утиль наверх и полезайте в кузов!

Индейцы с женами, ребятишками и совсем крошечными младенцами набились в кузов между мешками кукурузы и ящиками мыла, прячась за кабину от ветра. Они сбились в кучу, согревая друг друга. И почти каждый из них жует коку, чтобы заглушить голод, жажду и усталость. Пачка сигарет отдается мужчинам, печенье и плитка шоколада — женщинам и детям; ничего больше в карманах нет.

Вскоре лед недоверия растаял. Дети жадно поглощают остатки наших запасов. Ни вместе с ними, ни глядя на них, есть самому невозможно. Кусок застрял бы в горле. Окоченевшая мать прижимает к себе двоих мальчишек.

— Впервые в жизни они попробовали сладкое белое печенье и шоколад…

На заднем борту кузова, сторонясь индейцев, сидит группа европейцев. Молча и безучастно взирают они на своих соседей и нового попутчика. Прошло много времени, пока один из них не разговорился. Это был югослав, скрывающийся со дня освобождения своей страны. Он теперь не может разобраться ни в том, что происходит на бывшей его родине, ни в том, что творится на свете, ни в самом себе. Вместе с тремя своими земляками, которые предпочитают молчать, он кочует из одной страны Южной Америки в другую в страхе перед собственной совестью, ордером на арест и грозящим наказанием. Мучивший его вопрос был как удар, ножом в спину:

— Скажите, когда же опять будет война?

В своей жизни он делает ставку на мертвых, руины родины — единственная его надежда. Ему не терпится.

Низкое небо расплакалось мелким дождем. Перегруженный грузовик кряхтит на горной седловине на высоте 4 тысяч метров. Шквальный ветер пронизывает до костей. Тяжелые, мокрые хлопья снега тают на посиневших пальцах матерей и на покрасневших от холода лицах младенцев. Много ли жизни осталось в этих женщинах? Много ли тепла и сил, если им уже не помогает даже кока? И все-таки они отдают детям все, что могут. Отдают последнее. Матери…