Роберт Аганесов: Байкальской тропой

Чем выше поднималось уже побагровевшее солнце, тем пронзительнее потягивал морозный северо-восточный ветер. Ни один звук не нарушал тишину ледовой пустыни, и только с далекого берега изредка доносился резкий крик черного дятла.

Берегом моря идти невозможно, круты и изломаны склоны Приморского хребта, а на лесистых равнинах по уши снега. Забегая вперед, скажу, что больше ста тридцати дней в году замерзший Байкал едва ли не единственное средство сообщения между прибрежными селами, если не считать местных авиалиний. На просторе ледяной пустыни можно запросто встретить стайку школьников, стремительно скользящую «Волгу» или почтенную бабушку на обычных коньках с рюкзачком за плечами.

Байкал встает поздно. Декабрьский мороз не в силах справиться с яростью штормов, и только январская лють укрощает неподатливое море. И тогда видишь: волны схвачены на лету и коваными глыбами обрушены на береговые камни, на скалы, обитые ледяными масками, на цепь непроходимых торосов. Таков зимний Байкал. Но и заколоченный в лед он не спокоен. Его мощные удары изнутри разламывают полутораметровую толщу льда, и с боем расходятся трещины. Потом они чуть потянутся ледком, припорошатся снеговым настилом — и готова ловушка для неосторожного новичка!

«…А мерзнеть Байкал начинающе около Крещеньева дни и стоит до мая месяцы около Николина дни, а лед живет в толщину по сажени и больше, и для того на нем ходят зимнею порою саньми и нартами, однако де зело страшно, для того что море отдыхает и разделяется надвое и учиняются щели саженные в ширину по три и больше, а вода в них не проливается по льду и вскоре опять сойдется вместе с шумом и громом великим и в том месте учиниться будто вал ледяной; и зимнею порою везде по Байкалу живет подо льдом шум и гром великой, будто из пушек бьет (не ведущим страх великий), наипаче меж острова Ольхон и меж Святого Носа, где пучина большая…»

Так в 1675 году описал зимний Байкал русский посол в Китае Николай Спафария. Это были первые рукописные сведения о зимнем Байкале, сохранившиеся до наших дней.

… Лед… Лед… Снежные колючки обжигают лицо. Скользят подошвы унтов, за спиной повизгивают полозья санок. Густой пар дыхания клубами застилает глаза и корками оседает на шарфе. Сразу индевеют ресницы, брови. Идти можно, лишь закрывшись шарфом по самые глаза. Прижав к себе прибрежную полосу тайги, горный хребет еще кутается в рассветную мглу, но на вершинах гор, на вздыбленных береговых утесах уже виднеются отражения пламенеющего дня.

Лед… Лед… Выскобленный ветрами до металлического блеска, он порой настораживает своей глубинной, черной прозрачностью. Глухие удары моря сменяются шепотом разбегающихся трещин. С непривычки быстро устают ноги. Чтобы хоть немного передохнуть, часто останавливаюсь на снежных островках. Местные жители при переходах по льду приторачивают к подошвам обуви полукруглые отточенные шипы. Еще в Слюдянке я слышал о них, но достать их так и не удалось, а впоследствии такие шипы с сыромятными ремешками я часто находил в зимовьюшках на берегу моря.

Набравшее силу солнце ослепительно сияло над гольцами Хамар-Дабанского хребта. Затянутое белесой синевой выгнутое небо стыло в каком-то напряженном оцепенении. Незаметно приутих ветерок, и все вокруг словно замерло в ожидании. Оглядывая берега, я вдруг заметил, что над горным хребтом круто вытягиваются завихренные полосы облаков, напоминающие по форме щенячьи хвостики. За ними непроглядной громадой дыбились тяжелые облака. Тогда я не знал, что эти «хвостики» — визитная карточка сармы, горного ветра, самого коварного и страшного из всех байкальских ветров из-за своей необузданной силы и внезапности нападения. Чуть потягиваясь, порывами, словно пробуя свою силу, ветерок играючи метет по льду снег, гоняет льдинки — и вдруг затишье, казалось бы, вокруг все спокойно… но, неожиданно взметнувшись, сарма лавиной обрушивается с горного хребта. Этот ветер выламывает с корнем деревья, снимает крыши с домов, в щепы размолачивает сарайчики и пристройки…

Айвор беспокойно оглядывался, жался к саням и путался под ногами, мешая мне идти. Я не понимал, что с ним происходит, и огрел его лямкой саней. Пес понурился и обиженно поплелся позади. Что меня подстерегает беда, я понял поздно. Разгулявшаяся поземка обхлестывала снегом и с воем закручивала вихревые столбы. Сквозь мятущуюся завесу едва проглядывал берег, над ним горный хребет, но пробиться туда мешала полоса торосов. Кромка тороса резко вклинивалась в море и с каждым шагом все больше отталкивала меня от берега. Солнце вдруг погасло, словно кто-то запахнул его черным покрывалом. Мотающиеся за спиной санки таскали меня из стороны в сторону. Ноги едва удерживались на стелющемся потоке снега. Я еле передвигался, всем телом наваливаясь на багор. Бедный Айвор, взъерошенный и забиваемый снегом, припадал грудью и беспомощно скользил по льду. Я хотел привязать его к саням, но, к счастью, не сделал этого.