Кирилл Станюкович - Тропою архаров

Вечером мы с Васькой отправились в местное земельное управление за картой совхозных земель для дальнейшей работы.

Нас встретил мой старый знакомый Иван Иванович.

– Подождите,- сказал он и ушел в дом.

Затем в доме был слышен голос Ивана Ивановича, распекавшего кого-то, до нас довольно ясно доносились такие слова, как «лодырь», «выгоню лоботряса» и т. д. Ему тихо и вкрадчиво отвечал другой голос, судя по интонации, дававший клятвенные заверения. Голос этот мне чем-то смутно был знаком.

Иван Иванович опять вышел на крыльцо и, извинившись, обещал, что карта будет готова завтра.

Мы пошли по засыпающему поселку и постояли на окраине. В небе начали зажигаться звезды, тихий теплый ветер, переполненный полынной горечью, веял нам в лицо. Над головой неясно шелестели листья тополей. Было тихо и очень хорошо.

Васька сел на дорогу и задумался. Я стоял; мне казалось в эту минуту, что нет ничего лучше, как остаться тут навсегда и вот так каждый вечер выходить сюда, смотреть на засыпающую степь и слушать шорох листвы.

– Знаешь,- тихо-тихо сказал Васька,- мне бы ужасно хотелось нарисовать вот это – засыпающую степь и просыпающиеся звезды. Но, пожалуй, это нельзя. Нельзя. Не получится. Я не смогу написать так, чтобы был и теплый ветер, и шелест листвы над головой. А ведь есть, есть такие мастера, ведь когда смотришь на картины Верещагина, тебе в лицо дышит жаром пустыня. А у меня все как-то чушь и мелочь, не то, что хочу, не то, что чувствую.

Мы помолчали и пошли назад в тот двор, где была наша база.

Горел костер, и ужин был готов. Мы поужинали втроем с Екатериной Михайловной. Начальство уже убралось в свою палатку.

Васька все пытался при свете костра что-то нарисовать в своем альбоме очень черным и очень мягким карандашом. Он портил лист за листом своими набросками, хмурился, вскакивал и опять садился.

Мы молчали. В тишине послышался приближающийся говор. Говорили двое, они остановились у ворот и не вошли. Один из голосов явно принадлежал Зине. Но кто был второй?

Мы переглянулись с Васькой и улыбнулись друг другу с полным пониманием.

– Кого же это наша Зинуша подцепила? – тихо, продолжая прислушиваться, сказал Васька.- Сильна!

И тут…

И тут до невероятия знакомый баритон произнес:

– Когда я был в Сингапуре!..

И опять в затихающих джунглях раздался грозный рык «полосатого убийцы» – тигра, опять шелестела сухая трава и «молчаливая смерть» – черная двухметровая кобра вползала в палатку истомленных путников, опять с диким криком лезли на борт, цепляясь за такелаж, малайские пираты. Горело золото кладов, алмазы величиной с куриные яйца сыпались из мешков, как картошка, прекрасная баядера закалывалась отравленным ятаганом.

А мы с Васькой сидели и молчали.

– Послушай,- неожиданно сказал Васька,- а тебе не кажется, что ведь он точка в точку повторяет то же, что и тогда в вагоне?

– Похоже что так,- должен был согласиться я.

Послушали мы, послушали, переглянулись, потянулись и

стали расстилать свои спальные мешки.

– Слушай,- через некоторое время сказал я Ваське, ты не думаешь, что к нашей Зинке подползает двухметровая кобра?

– Ничего,- спокойно сказал Васька,- я думаю – ничего. Я думаю, она спасется и без помощи кровного брата, водителя слонов. Она девка самостоятельная. Она же псковская, а нашим пскобарям никакие пираты не страшны.

Мы уже засыпали, когда я вдруг очнулся от какого-то резкого звука, точно кто-то близко, рядом хлопнул в ладошки. Я приподнялся. Васька тоже сидел в своем спальном мешке. И тогда из-за ворот ясно и громко донеслось: «Нахал!» Это был голос Зины. Затем мы услышали шаги Зины, входившей в ворота.

Мы легли и притаились.

Зина нашла свой мешок и долго устраивалась, а когда она уже перестала вертеться и шуршать, Васька громко, отчетливо и с богатой вибрацией в голосе произнес:

– Когда я был в Сингапуре!..

Мне кажется, Васька тут же пожалел о своем непродуманном выступлении. Зина ведь разулась и тяжелые ботинки были у нее под рукой. Она кинула их с завидной меткостью, несмотря на темноту.

А потом мы начали хохотать.

Утром мы пришли к Ивану Ивановичу и получили карту,- он сам ее кончал при нас и, как выяснилось, просидел над ней всю ночь. По этому случаю ругался он даже больше, чем обычно.

А когда мы вышли с картой, то у крыльца увидели человека с усиками, который грузил свои вещи на подводу; уезжал ли он совсем или выезжал в поле на работу – мы не знали. Спросить его было неудобно, держался он очень независимо и посвистывал, но в нашу сторону не глядел.