Робин Дэвидсон - Путешествия никогда не кончаются

Низкое жестяное небо. Днем оно было серое, клубящееся, местами прозрачное, как брюшко лягушки. Покапал дождь, но слишком слабый, даже не прибил пыль. Небо выводило меня из себя, выматывало душу. Я мерзла, сгорбившись над жалким костром. Потом легла на ворох грязных одеял где-то среди застывших дюн в призрачной, богом забытой пустыне, где время определяет разматывание нескончаемого свитка созвездий или зловещее карканье пробудившейся вороны. Тонкие руки холода опутали мое тело, как ломкие пряди паутины опутали черные кусты вокруг, на небе засияла россыпь звезд. Стояла мертвая тишина. Я заснула. Солнце еще не успело обрызгать песок тонкими струйками крови, когда я вдруг проснулась и почувствовала, что не в силах выкарабкаться из трясины тут же забытого сна. Мое сознание распалось. Я оказалась в небытие и не могла отыскать самою себя. Ни одного опознавательного знака, все скрепы рассыпались в прах, мир стал чем-то зыбким и неосязаемым. Хаос, хаос и голоса.

Один голос, звучный, ядовитый, властный, издевался и насмехался надо мной:

— На этот раз ты хватила через край. Теперь ты у меня в руках, теперь я с тобой расправлюсь. На тебя тошно смотреть. Ты ничтожество. Теперь ты моя, я знал, что рано или поздно так оно и будет. Сопротивляться бесполезно, ты это прекрасно понимаешь, никто тебе не поможет. Ты у меня в руках, ты у меня в руках.

Другой говорил тихо и ласково. Он велел мне лечь и взять себя в руки. Не распускаться, не сдаваться. Голос уверял, что я вновь обрету себя, нужно только подождать, успокоиться и полежать.

Третий голос громко рыдал.

Дигжити разбудила меня на заре, я лежала довольно далеко от лагеря, руки и ноги свело судорогой, холод пробирал до костей. Стылое, бледно-голубое безжалостное небо напоминало безумные глаза Курта. Я вернулась под иго растяжимого времени. Но только частично, как человек-автомат. Я знала, что нужно делать. «Ты должна сделать то-то и то-то, это поддержит твою жизнь. Смотри не забудь». Я вновь передвигала ноги по зловещему, шуршащему морю песка. Подобно животным, я чувствовала, что мне грозит беда: все вокруг спокойно, и все-таки беда где-то здесь, рядом, в этих ледяных песках, раскинувшихся под горячим солнцем. Беда не сводит с меня глаз, она идет следом, ждет своего часа.

Я попыталась прикрикнуть на нее. Мой хриплый голос вспарывал тишину, но тишина тут же его поглощала. «Нужно добраться до горы Фэнни, — говорил голос, — там наверняка есть вода. Сделай шаг, потом другой, только и всего. И не теряй голову». Фэнни смутно маячила в раскаленной голубизне, я даже могла ее разглядеть, и мне хотелось поскорее очутиться рядом с ней, под защитой ее каменных боков, никогда в жизни мне не хотелось чего-нибудь так сильно. Я понимала, что веду себя неразумно. В Уинджелинне сколько угодно воды. Но верблюды…Я-то надеялась, что они отъедятся за эту неделю. Я ведь не знала, что мы попадем в такую сушь — ни травинки! «Будет там вода, непременно будет. Разве тебе не говорили, что там есть вода? А если это неправда? А если запруда высохла? А если я ее не найду? А если лопнет короткая тонкая бечева, связывающая меня с верблюдами? Что же тогда?» Иди, иди, иди… дюны, дюны, дюны, неотличимые одна от другой. Ходьба — как работа на конвейере: одни и те же движения на одном и том же месте. Фэнни приближается так медленно. «Сколько еще до нее идти? День? Самый длинный день на свете. Перестань. Помни, день — это день. Держи себя в руках, не распускайся. Может, появится машина. Пока ни одной. Вдруг там нет воды, что тогда делать? Прекрати сейчас же. Прекрати. Переставляй ноги и ни о чем не думай. Сделай шаг, теперь еще шаг — это все, что от тебя требуется». Диалог не прерывается ни на минуту. Пластинка крутится, крутится и крутится.

Поздний вечер, длинные крадущиеся тени. Гора совсем близко. «Прошу тебя, очень прошу тебя, дай мне добраться до горы засветло. Пожалуйста, не оставляй меня здесь, во тьме. Она поглотит меня».

Фэнни наверняка совсем близко, за следующей дюной. Нет? Тогда за следующей. Прекрасно, все в порядке, за следующей, так, за следующей… нет, не за следующей, не за следующей. Боже, спаси меня, я теряю рассудок. Гора рядом, еще немного, и я дотянусь до нее рукой. Вопль. Я кричу на дюны, как безумная. Дигжити лижет мою руку и скулит, я продолжаю кричать. Я кричу уже целую вечность. А иду медленнее и медленнее. Все вокруг замедляет движение.

И вот последняя дюна — вырвались. С плачем опускать на камни, ощупываю их, хочу убедиться, что они не рассыпаются под руками. Вверх по скалистому откосу, только вверх, хоть на четвереньках, лишь бы подальше от смертоносного океана песка. Кряжистые темные скалы дышат силой. Они поднимаются из песка, как цепь островов. Я карабкаюсь по этому гигантскому позвоночному столбу, выбирая места, где опушенные зеленью камни выпирают из песчаных волн. Оглядываюсь на необъятные просторы, исхоженные моими ногами. Но дни, мучительные дни, проведенные на этих просторах, уже подергиваются дымкой. Многие из них я уже забыла. Их поглотило забвение, уцелели только дни-события. Эти дни я запомнила, значит, спасена.