Робин Дэвидсон - Путешествия никогда не кончаются

Вжик! На этот раз позади головы, верблюд повернул назад и побежал. Вжик! Снова около сердца, верблюд тяжело опустился на землю, но не упал. Вжик! В голову, насмерть. Два других скрылись в зарослях кустарника. Дрожь и пот, дрожь и пот. Пока считай, что одержала победу.

Ежеминутно оглядываясь по сторонам, потуже стреноживаю Баба, Дуки и Зелейку. Темнеет. Дикие верблюды вернулись. На этот раз они ведут себя смелее, в одного попала, но только ранила. Ночь опустилась слишком быстро.

Огонь поблескивает на белом от лунного света песке, небо — черный оникс. Пока не уснула, все время слышала приглушенное громыхание: верблюды кружили совсем близко от лагеря. Разбудила луна, ярдах в двадцати в профиль ко мне стоял дикий верблюд. Я залюбовалась, так не хотелось причинять ему зло. Красавец и гордец. Моя особа нисколько его не интересовала. Я снова заснула, убаюканная звуком колокольчиков на шее моих верблюдов, мирно жевавших жвачку.

На рассвете я уже подкрадывалась к нашим гостям, держа наготове заряженное ружье. Оба они бродили около лагеря. Раненого верблюда нужно было пристрелить. Я попробовала. Снова забила струя крови, верблюд убежал, покусывая рану. Я не стала его преследовать. Я понимала, что уготовила ему медленную смерть, но не стала преследовать, моя жизнь тоже чего-то стоила. Остался последний из пришельцев: зверь-красавец, серебристо-белый верблюд. Я приняла решение. Этого, одного из трех, я оставлю в живых, если только он не станет открыто мне угрожать. Прекрасная мысль.

— Да, да, Дигжити, а вдруг он дойдет с нами до побережья? Я назову его Альдебараном, посмотри, как он хорош, Дигжити, они с Дуки — великолепная пара. Мне совершенно незачем его убивать.

Я носилась взад и вперед и ловила своих верблюдов. Серебристо-белый красавец не спускал с меня глаз. Ну вот, осталось поймать только Баба. И вдруг Баб, презрев путы, ринулся прочь, а чужак величественно зашагал рядом с ним. Поймать Баба, пока другой верблюд рядом, я не могла. Час билась впустую, силы иссякли, мне хотелось убить Бабби, четвертовать, выпустить из него кишки. Я взяла ружье, дикий верблюд забеспокоился, что-то забормотал, я остановилась футах в тридцати и прицелилась. Пуля попала куда нужно, я знала, что это верная смерть. Но нет, верблюд куснул раненое место и закричал. Он не понял, что означает эта боль, я разревелась. Выстрелила еще раз, в голову, верблюд опустился на землю, захлебываясь собственной кровью. Я приблизилась к нему вплотную, и мы посмотрели друг другу в глаза, тогда он понял. Он не отвел глаз, выстрелом в упор я убила его наповал.

Бабби растерялся. Подошел к трупу, попил крови. Измазал морду, похлопал губами — рот клоуна в губной помаде. Легко дался мне в руки, я не била его. Мы вернулись в лагерь.

Для меня началось иное летосчисление, я оказалась в ином пространстве, ином измерении. Тысяча лет равнялась одному дню, между двумя шагами пролегала вечность. Дубы со вздохом клонили ветви, будто хотели схватить меня. Дюны надвигались и оставались позади. Холмы преграждали путь и расступались. Облака набегали и таяли, только дорога, нескончаемая дорога все тянулась, тянулась, тянулась и тянулась.

Усталость валила с ног, я засыпала в каком-нибудь пересохшем русле с одной-единственной мыслью — конец. Не хватало сил даже разжечь костер. Хотелось спрятаться в темноте. Так прошло, наверное, больше двух дней, и ноги все еще мне повиновались. Но время стало другим: с каждым шагом оно растягивалось, каждый шаг вмещал столетие раздумий все о том же. Я хотела избавиться от этих мыслей, я стыдилась их, но прогнать не могла. Луна, эта глыба холодного, бессердечного мрамора, пригибала меня к земле, высасывала все соки, от нее нигде нельзя было скрыться, даже во сне.

И на следующий день, и на следующий день после следующего — дорога, дюны, холодный ветер, впивающийся в мозг, шаг, еще шаг, жить — значит переставлять ноги.

Безводная пустыня. Отощавшие верблюды хотят пить. По ночам они возвращаются в лагерь и пытаются разбить канистры с водой. Воды не хватает, я не могу напоить их Досыта. На карте значится: «Колодец». Слава тебе, господи. 0тумане растяжимого времени я сворачиваю с дороги. Дюны, дюны, за ними широкая полоса унылых плоских валунов, на одном лежит мертвая птица, на камнях ни капли воды, два пересохших колодца. Какая-то струна внутри меня готова вот-вот лопнуть. Важная струна, от нее зависит мое самообладание. Надо идти. В тот вечер я разбила лагерь в дюнах…