Жюль Верн - Михаил Строгов

— Ты говоришь «нет»! Ах, братец, но если твоя матушка в Омске, то почему ты должен отказываться от свидания с ней?

— Почему, Надя? Ты спрашиваешь, по какой причине? — с такой болью в голосе воскликнул Михаил Строгов, что девушка вздрогнула. — Да по той же самой, что вынудила меня быть терпеливым до трусости в стычке с тем негодяем, который…

Он не смог закончить фразу.

— Успокойся, братец, — произнесла Надя своим самым нежным голосом. — Я знаю только одно — скорее не знаю, а догадываюсь! Вероятно, какое-то чувство диктует тебе, как себя вести; и это — чувство долга, еще более святого — если такое возможно, — чем сыновний долг перед матерью!

Надя замолкла и с этого момента стала избегать тем, которые могли иметь отношение к необычному поведению Михаила Строгова. Тут была некая тайна, которой не следовало касаться. И Надя больше не касалась ее.

На следующий день, 25 июля, в три часа утра тарантас прибыл на почтовую станцию Тюкалинск, покрыв после переправы через Ишим расстояние в сто двадцать верст.

Лошадей сменили быстро. Однако впервые ямщик тянул с отъездом, утверждая, что по степи рыщут отряды татар; путешественники, лошади и повозки — лакомая добыча для этих грабителей.

Отлынивание ямщика удалось пресечь лишь ценой серебра: в этом случае, как и во многих других, Строгов не захотел воспользоваться своей подорожной. О последнем указе, переданном по телеграфу, в сибирских губерниях уже знали, и тот россиянин, для кого делалось специальное исключение, как раз поэтому и мог обратить на себя всеобщее внимание, чего царскому гонцу следовало избегать пуще всего. Что же до высказанных ямщиком опасений, то, возможно, шутник просто рассчитывал нажиться на нетерпении пассажира. А что, если у него и в самом деле были основания для опасений?

Наконец тарантас тронулся, и ямщик проявил такое усердие, что к трем часам вечера, проделав восемьдесят верст, путники подъезжали к Куладзинску, а затем, еще через час, достигли уже берега Иртыша. До Омска оставалось не более двадцати верст.

Иртыш — очень широкая река, одна из главных сибирских артерий, несущих свои воды на север Азиатского материка. Беря начало в горах Алтая, он течет по кривой с юго-востока на северо-запад и впадает в Обь, проделав путь примерно в семь тысяч верст.

В это время года, когда вода в реках всего сибирского бассейна прибывает, уровень Иртыша чрезвычайно высок. А если принять во внимание еще и неистово-бурное течение реки, то переправа через нее представлялась достаточно трудным делом. Пловец, пусть даже самый опытный, не смог бы ее переплыть, и даже переправа на пароме была сопряжена с определенным риском.

Но эти опасности, как и любые другие, даже на миг не могли остановить Михаила Строгова и Надю, решившихся не отступать ни перед чем.

Все же Михаил Строгов предложил своей юной спутнице, чтобы сначала реку пересек он один, погрузившись на паром с тарантасом и лошадьми, так как опасался, как бы из-за этого тяжелого груза паром не потерял устойчивости. А когда лошади с повозкой оказались бы уже на другом берегу, он вернулся бы за Надей.

Надя не согласилась. Это означало бы потерять целый час, и она не хотела ради собственной безопасности стать причиной задержки.

Погрузка прошла не без трудностей, так как прибрежные откосы были частично затоплены и паром не удавалось подтянуть достаточно близко к берегу.

Тем не менее после получасовых усилий паромщик разместил на пароме и тарантас, и всех трех лошадей. Михаил Строгов, Надя и ямщик поднялись следом, и паром отчалил.

Первые минуты все шло гладко. Стремнины Иртыша, выше по течению разбитые длинной береговой косой, образовали противоток, одолеть который не составило большого труда. Двое паромщиков отталкивались длинными баграми, орудуя ими с необыкновенной ловкостью; но по мере того, как паром выходил на открытый простор, речное дно понижалось, и, чтобы упираться в багор плечом, длины его не хватало. Концы багров выступали над водой не более чем на фут, и обращение с ними, стоившее тяжких мук, приносило очень мало пользы.

Михаил Строгов и Надя сидели на корме и, опасаясь задержки, с тревогой следили за действиями паромщиков.

— Поберегись! — закричал один из них своему товарищу.

Крик был вызван тем, что паром вдруг начал стремительно менять направление. Течение захватило его и быстро потащило вниз по реке. Речь теперь шла, естественно, о том, чтобы, умело применяя багры, поставить паром наискосок к струе. И паромщики, наваливаясь на концы багров и мелкими толчками подгребая воду под борт, сумели-таки повернуть паром наискось, и он начал медленно приближаться к правому берегу.