Жюль Верн - Михаил Строгов

— Кто эта девушка? — спросил Великий князь.

— Дочь ссыльного Василия Федорова, — ответил Михаил Строгов.

— Дочь майора Федорова, — поправил Великий князь, — уже перестала быть дочерью ссыльного. В Иркутске нет больше ссыльных!

Надя, которая в радости оказалась менее сильной, чем в горе, упала перед Великим князем на колени; тот поднял ее одной рукой, протягивая Михаилу Строгову другую.

Час спустя Надю заключил в объятия ее отец.

Михаил Строгов, Надя и Василий Федоров были теперь вместе. И вне себя от счастья.

Татары и при первом, и при повторном штурме были отброшены. Со своим немногочисленным батальоном Василий Федоров разбил первые группы атакующих, что подступили к воротам Большой улицы в расчете, что те тотчас распахнутся пред ними, и, движимый внутренним предчувствием, упорно оборонял эти ворота до конца.

Продолжая отражать татарские атаки, осажденные взяли верх и над пожаром. После того как нефть на поверхности Ангары быстро догорела, огню, охватившему прибрежные дома, на остальные кварталы города перекинуться не дали.

Не дожидаясь рассвета, войска Феофар-хана возвратились на свои стоянки, оставив на крепостных валах немало трупов.

Среди мертвых была и цыганка Сангарра, тщетно пытавшаяся пробраться к Ивану Огареву.

В течение двух следующих дней осаждавшие пойти на новый приступ не решались. Узнав о гибели Ивана Огарева, они пали духом. Этот человек был душой нашествия, и только он благодаря давно затевавшимся козням имел на ханов и ханские орды достаточно влияния, чтобы увлечь их на захват Азиатской России.

Тем не менее защитники Иркутска оставались настороже — ведь осада города продолжалась.

Но вот 7 октября с первыми лучами зари на окружавших Иркутск высотах загрохотали пушки.

Это подходила армия поддержки под командованием генерала Киселева, таким способом извещая Великого князя о своем прибытии.

Татары не заставили себя долго упрашивать. Пытать счастья в бою под городскими стенами им не захотелось, и лагерь за Ангарой незамедлительно снялся с места.

Иркутск был вызволен из окружения. Вместе с первыми русскими солдатами вошли в город и два друга Михаила Строгова — неразлучные Блаунт и Жоливэ. Дойдя по ледовой плотине до правого берега Ангары, они, как и остальные беженцы, успели выбраться на берег до того, как пламя Ангары охватило плот. Что в записной книжке Альсида Жоливэ было отмечено следующим образом: «Чуть-чуть не уподобились лимону в чашке пунша!»

Велика была их радость вновь увидеть Надю и Михаила Строгова здоровыми и невредимыми, особенно когда они узнали, что их отважный друг не слепой. Что подвигло Гарри Блаунта отразить этот факт в такой форме: «Чтоб поразить чувствительность зрительного нерва, порой и раскаленного железа недостаточно. Внести поправку!»

После чего оба журналиста, удобно устроившись в Иркутске, занялись приведением в порядок своих путевых впечатлений. И вот в Лондон и Париж были отправлены две интересные хроникальные статьи на темы татарского нашествия, причем — явление небывалое — статьи эти почти ни в чем не противоречили друг другу, разве что в мелочах.

В конце концов для эмира и его союзников военная кампания закончилась плохо. Попытка нашествия, бессмысленная, как и все прочие, когда-либо затевавшиеся против русского колосса, оказалась для них роковой. Пути к возвращению им вскоре перерезали войска царя, которые затем, шаг за шагом, вызволили все захваченные города. Помимо прочего — зима в тот год выдалась студеная, и из вражеских полчищ, редевших от мороза, до татарских степей добралась лишь малая часть.

Итак, дорога от Иркутска до Уральских гор была теперь свободна. Великий князь спешил вернуться в Москву, но отложил отъезд ради трогательной церемонии, которая состоялась через несколько дней после прихода русских войск.

Михаил Строгов, придя навестить Надю, обратился к ней в присутствии ее отца:

— Надя, по-прежнему сестра моя, когда ты, собравшись в Иркутск, покидала Ригу, оставляла ли ты там иную печаль, кроме как о матери?

— Нет, — отвечала девушка, — никакой и ни в каком смысле.

— Значит, там не осталось ни единой частицы твоего сердца?

— Ни частицы, братец.

— В таком случае, Надя, — произнес Михаил Строгов, — я не верю, чтобы Бог, сведя нас вместе и отправив вдвоем переживать тяжкие испытания, хотел соединить нас иначе, чем навсегда.

— Ах, — прошептала Надя, падая в объятия Михаила Строгова.