Ареф Минеев - Пять лет на острове Врангеля

От скалы «Большевик» мы повернули на восток и пошли над льдами. Береговая полынья кончилась сейчас же за устьем реки «Нашей». Пока мы летели у берега, лед был мелко-битый, хотя и довольно сплоченный, а как только пошли в море, под нами показались почти невзломанные поля годовалого льда, кое-где изборожденного линиями торосистых гряд. Изредка виднелись черные полосы узких трещин. Состояние льда особых надежд не внушало.

Минут через тридцать лёта вдалеке зачернела отдельными лоскутами вода, отражаемая облаками. Потом лоскуты превратились в сплошное водное пространство, только кое-где виднелись белые пятна льдов. Мы пристально вглядывались в пространство, разыскивая пароход.

— Вон виднеется «Совет»! — прокричал Салищев, сидевший рядом со мной. Я различил в указанном им направлении у самой кромки льда небольшой серый дымящий утюжок, приткнувшийся к большому ледяному полю.

И вот мы уже над «Советом». На корабле все высыпали наверх. Некоторые, наиболее нетерпеливые, поднялись на ванты и смотрели на самолет. Мы сделали круг над судном, и Страубе пошел на посадку. Он покружился некоторое время над водой, выбирая наиболее удобное место для посадки. На полынье ветром подняло волну, и на ней играли осколки льда. Сверху осколки казались такими мелкими, что, казалось бы, никакой опасности от столкновения с ними быть не могло, но при скорости, с какой самолет должен был бы коснуться воды, удар днищем лодки даже о небольшой кусок льда мог причинить много неприятностей.

Наконец, мы на воде. Винты угомонились и затихли. С корабля, от которого мы сели довольно далеко, спешно спускали шлюпку. Один из людей копался у мотора, беспрерывно крутил его, но мотор чихал, плевался, а работать не хотел. Люди сели за весла и погребли к нам. Скоро они были у самолета, и мы пошли на буксире шлюпки к кораблю. Ветерок, дувший нам в скулу, беспрестанно разворачивал самолет и сбивал вельбот с курса. Гребцы явно не справлялись. Я перешел на шлюпку, взялся за весло, чтобы помочь гребцам. Один из гребцов оставил весла и занялся мотором, он еще раз двадцать раскручивал его, наконец мотор нехотя затарахтел, потом разошелся и больше уже не останавливался.

Мы убрали весла в вельботе, но мощности двигателя нехватало. Я и матрос, свободный от мотора, уселись опять за весла и нажали.

Гребущий рядом со мной матрос обратился ко мне:

— А баба-то тебя не узнает.

Я удивленно воззрился на него.

— Какая баба?

— Ну, какая баба, — жена твоя, вон она стоит на пароходе.

— Моя жена осталась на острове.

— Так ты разве не Скурихин? — спросил он.

— Нет, я — начальник острова, а Скурихин вон, на самолете.

— А! А я думал, что ты Скурихин.

В это время мы подошли к большой льдине. Я сошел с вельбота на лед и пошел к судну.

Вот я уже у самого борта. С мостика меня приветствовал Константин Александрович.

— Добро пожаловать, Ареф Иванович!

— Здравствуйте, Константин Александрович, здравствуйте!

С бака был спущен штормтрап, но у меня на руках был тяжелый сверток с документами, предназначенными для отправки на материк. Сверток мешал мне подняться. Я крикнул, чтобы мне спустили конец. С палубы подали конец, я привязал к нему документы, и они пошли наверх. Я пошел к носу и неуклюже полез по штормтрапу, — ведь по штормтрапу я не лазил с 1929 года, когда последний раз спускался с «Литке» в вельбот перед его отходом. Наверху меня приветствовали работавшие на баке, и я пожал кому-то руку. Самолет тем временем подошел к левому борту, и люди поднялись на судно одновременно со мной. Пассажиров с острова тесно обступили и бесконечно долго расспрашивали.

Наконец, я добрался до каюты Дублицкого. Мы пожали друг другу руки и расцеловались. Три года я не видел этого матерого моряка, и он не показался мне иного изменившимся. Только я успел снять с себя меховую рубаху и сказать несколько фраз Константину Александровичу, как в каюту вошел человек, который сам представился мне:

— Остапчик.

— Здравствуйте, приятно встретиться.

Он сейчас же потащил меня к себе в каюту, и мы с ним принялись толковать по вопросам, затронутым мною еще в телеграфных переговорах. 5 сентября, в день прибытия самолета, Остапчик телеграммой спрашивал у меня:

«Мне непонятно ваше желание во что бы то ни стало остаться на острове Врангеля. Категорически настаиваю смене всей колонии, если будет возможность. Прошу сообщить причины нежелания смены всей колонии. Остапчик».