Тим Северин - Дорогами Чингисхана

В этот день получилось так, что мы вместе с Пьяницей и Тихим совершенно игнорировали Ариунболда, и он ехал позади, сам по себе. Несмотря на больных лошадей, мы проделали 30 миль, потому что ландшафт сделался ровнее и двигаться стало удобнее. Мы двигались бойко, монголы время от времени подбадривали лошадей криками: «Шу-у-у! Шу-у-у!» Это звучало так, будто они все разом простудились. Со временем зеленые горные луга сменились засушливыми низинами, еще более живописными. Уже наступило 23 июля, короткое Монгольское лето пошло на убыль. Травы увяли. Цветы опадали и сохли. Только остатки колоний грибов ярко выделялись на фоне жухлой травы, словно странствующий великан оставил неведомые иероглифы загадочного послания.

К концу дня мы добрались до центра под названием Эрдэнэ-цогт, и проводники посоветовали нам разбить лагерь на берегу реки, на некотором расстоянии от города. Так, говорили они, мы сможем избежать нежелательных посетителей и — к удивлению Байяра — воров. Потом Байяр и Ариунболд поехали в город, наведаться в местный комитет за очередной сменой лошадей и какой-нибудь едой. Я незаметно дал Байяру денег, чтобы он закупил для нас аварийный запас. Он смог раздобыть немного сахара, две банки русского варенья и буханку черствого хлеба, а еще настоящее сокровище — семь фунтов кукурузной муки. Это значило, что у нас есть, по крайней мере, нормальное питание в пути. Мы превратили кукурузную муку в цампу, перемешав ее с чаем, маслом и сахаром. Поев такого блюда на завтрак, в течение дня вряд ли проголодаешься, а еще можно скатать из этого теста шарики и хранить их по карманам.

Между тем Пьяница и Тихий съездили прогуляться в долину и привезли в качестве дров ломаную доску, поскольку весь аргол, как здесь называют кизяк, успел намокнуть под начавшимся дождем. На следующее утро дождь продолжал идти, а к нашему лагерю приехал грузовичок. В кузове помещались овца и иссохшая старуха. Водитель передал письмо из комитета. Там сообщалось, что подготовка лошадей займет некоторое время, а овцу нам посылают, чтобы мы не голодали. Мокрое животное сняли с грузовика и затащили в палатку. Здесь Тихий повалил овцу на землю и тут же, на куске брезента, разделал быстро и даже более яростно, чем обычно. Особые функции старухи, как выяснилось, заключались в том, чтобы выдавить из овечьих кишок непереваренную пищу, наполнить их кровью и закинуть все в тот же котел с кипящей водой. Сцена была довольно дикая. Девять человек сгрудились в хлипкой, облезлой палатке, по которой барабанил дождь, брызгая каплями в дыры и порезы, огонь чадил, дым ел нам глаза. Мы все были грязные, пропахшие потом, к нашей одежде прилипли куски лошадиного помета. Конечно, первым делом пришлось есть овечьи потроха, при помощи ножа и грязных, жирных пальцев вытаскивая кишки из горячего варева на мокрый пол. То, что осталось от овцы — шкура, голова и разделанная туша, — лежало тут же, кровавой кучей. Если кто-то хотел пить, он мог похлебать супчика из потрохов, который приготовила старая карга. И снова наше положение мало отличалось от того, что описывали Рубрук, Карпини и, тем более, Беатрис Балстрод.

В тот вечер Пьяница и Тихий отправились домой, забрав с собой своих лошадей, а мы остались ждать, когда нам выделят новых проводников. Эта парочка появилась вскоре, мы наделили их прозвищами Свистун и Робкий. Они появились на следующий день, рано утром, и привели с собой лошадей, лучших из тех, что у нас были до сих пор — дюжину очень крепких пони, хотя знаток мог бы придраться к их коротковатым ногам и сказать, что лошадь с такой длинной шеей и такими короткими ногами напоминает таксу. Все новые кони носили темно-гнедую «униформу», и я предположил, что каждый сомон выводит лошадей своей масти.

Новые проводники паковали вещи спокойно и уверенно, и не прошло и часа, как мы были готовы отправляться к следующей станции под названием Галуут (так монголы называют дикого гуся). Проводники торопили нас с выходом, опасаясь дождя. Они говорили, что если в ближайшие дни пройдет еще хоть один сильный дождь, реки разольются и их будет не перейти. Поэтому мы выступили в 9 часов утра, и самый старый из дареных коней, пегий, с предательским характером, бельмом на глазу и репутацией Росинанта едва не утонул на первой же сотне ярдов пути.

Мы должны были пересечь реку, на берегу которой стояли лагерем. Док, пользуясь своим опытом рыбака, несколько минут ездил туда и сюда по берегу, ища подходящее для спуска место. Все лошади ходили за ним, кроме Росинанта, который увлекся выяснением отношений с конем из заводных. Пегий решил показать свою независимость и устремился в глубокую воду. Тут же течение сбило его с ног и повлекло от берега. Оказалось, что Росинант сам выбраться на берег не может. Конь с трудом держался на плаву, течение уносило его все дальше и дальше, пока, по счастливой случайности, не занесло в стоячую воду, где наконец он смог мало-помалу выбраться и присоединиться к нам, еще более жалкий, чем обычно.