Тим Северин - Дорогами Чингисхана

Его пьянство не встречало осуждения. Араты вообще очень спокойно относятся к такому поведению. Они не видят в пьянстве ничего плохого. Во время нашей дневной остановки какой-то несомненный пьяница ввалился в дверь гыра и, шатаясь, присоединился к нашему кругу. Он был так пьян, что стоять уже не мог, и тяжело бухнулся на пол, перевел дух, пристально всматриваясь в пришельцев, и встрял в разговор. Все его внимательно слушали и терпеливо отвечали на вопросы, даже если он повторял те по три-четыре раза. Никто не пытался выпроводить его или заставить замолчать. «Он пьян еще с ночи, — тихо сказал мне Док. — Похоже они с друзьями выпивают регулярно, они пьяны почти все время». Наш Пьяница обрел родственную душу. Когда мы покинули этот гыр и продолжили путь, он исчез. Его завлекли в другой шатер, и он примкнул к очередному распитию архи. Через полчаса он, едва в сознании, нагнал нас на одной из наших лошадей. Док сказал, что беспокоиться за него не нужно — монгол, пьяный или трезвый, в седле удержится всегда, а лошади все равно. «Вполне обычное дело, если два монгола возвращаются домой за 10 миль, после посиделок в гостях, держась друг за друга, чтобы не упасть, в то время как лошади скачут в потемках бок о бок».

Бедному Доку не повезло. Он отправился с нами как переводчик, на тот момент он лучше всех подходил на эту работу. Но по своим привычкам и предпочтениям он был городским жителем и неважным наездником. Поэтому он больше всех страдал от усталости, неудобных седел и прочих «прелестей» дороги и полевых стоянок. Хуже всего, что в заросшей цветами местности, где ветер носил пыльцу, до крайности обострилась его сенная лихорадка. Слезы целый день бежали из его глаз. Он непрестанно сморкался в огромные платки, нос его распух и покраснел. Глядя на него, было невозможно удержаться от жалости — и от восхищения. Его энтузиазм не иссякал, он был счастлив, что может познакомиться с обычаями монголов. В пути он пытался защитить измученный нос белой медицинской маской, которая вместе с серой шляпой делала его похожим на бродягу-неудачника с Дикого Запада.

Теперь численность нашей команды стала постоянной — Герела мы не увидим до самого возвращения в Улан-Батор. Остались Ариунболд, который дал интервью журналисту ТАСС и вернулся, Байяр, Делгер, Док, Пол, я и двое проводников, выделенных для этого сектора — Пьяница и Тихий. Ариунболд снова, казалось, не мог находиться рядом со всеми и держался в стороне. Это сулило хоть какое-то облегчение, пока остальные складывали лагерь, готовили еду и так далее.

Пять подаренных нам лошадей вид имели весьма потрепанный. Мы редко на них ехали и даже как вьючных использовали редко, чтобы не перегружать. «Не волнуйся, мы хоть всю дорогу можем ехать на лошадях табунщиков, — цинично сказал Ариунболд. — Если их лошади падут, это не наша проблема». Делгер вел жалкую кучку дареных коней медленно, покрикивая, посвистывая и подгоняя их длинным прутом, который срезал в лесу. Я начал сомневаться, что они способны пройти остаток пути, даже если их не подгонять. Все были старыми и слабыми, а худшие из них, казалось, не в силах пройти ни шага.

Дорога забирала выше по мере того, как мы заходили все дальше в Хангайские горы. Пики вокруг достигали высотой 9000 футов. Ночь мы провели у другого озера, расположившись на этот раз на чудесном травянистом склоне. К югу от нас лежало озеро, на котором кормились дикие утки. Они относились к тому виду ржаво-коричневой и белой расцветки, который монголы за цвет зовут «утки-ламы». На них не охотятся, считается, что убить такую утку — к большому несчастью. А в центре предыдущего сомона нам досталась еще и священная овца. Половина ее туши ехала с нами, из грубого мешка с нее капала на землю кровь. Мы сварили ее в обычном котле. Для походной печки у нас не было дров, поэтому Пьяница вскочил в седло и поскакал к отдаленному гыру. Вернулся он с охапкой дров на луке седла. Он отыскал там новых друзей и вскоре снова пропал, отправившись на очередное распитие архи. Байяр, чьи приветливость и походные навыки становились для нас все более и более ценными, взял на себя роль повара. Ариунболд пошел прилечь в палатку, наказав, чтобы его позвали, когда еда будет готова.

Мы с Полом надеялись отведать новое наваристое блюдо. Вместе с Доком мы развлекались, собирая грибы, которые приметили по дороге. Типично монгольский всплеск плодородия был в самом разгаре, и грибов выросло столько, сколько я не видел ни в одной другой стране. Сотни обычных шампиньонов разрослись правильными кругами, отдельные грибы достигали гигантских размеров, до 15 дюймов в диаметре. Мясистыми крупными шариками стояли дождевики, а еще было множество красноватых грибов, которые смотрелись так декоративно, что к ним не хватало только садового гнома. Наши монгольские спутники их игнорировали и были просто потрясены, когда я сорвал один такой гриб и откусил от него. Но Док подтвердил, что этот вид съедобен, и мы набрали их 11 или 12 фунтов и стали ждать, что скажет Байяр. Нужно было знать наверняка. А он, когда вода закипела, просто бросил их в бульон. Наши монгольские проводники отошли в сторону и, чтобы только случайно не съесть их, тщательно и брезгливо выуживали грибы из мисок. Я вспомнил записки Пржевальского, который рассказывал: когда монголы увидели, как он ест жареную утку, то едва не лишились чувств.