Тим Северин - Дорогами Чингисхана

Тем, кто отправлялся в путь, предназначались места во втором ряду скамей, позади монахов, и слуги-миряне в коричневых одеждах обнесли нас большими блюдами с кусками священного хлеба: этот сладкий хлеб пекли из белой муки, и его формовали так, чтобы наверху образовывалось маленькое углубление, которое заполняли кусками сахара и темно-желтыми кубиками сушеного варенья. Из громадного медного чайника наливали соленый чай. В честь нашего отбытия на маленьком алтаре мигали пламенем свечи, в металлической ванночке курился ладан. Все вокруг было красным: плащи монахов, выкрашенные красной краской столбы и потолок, свисавшие с потолка знамена, красные кисточки, красное пламя, красные отсветы, отражающиеся на сморщенных лицах лам и на их бритых блестящих черепах.

Настоятель вручил нам талисманы на счастье, дешевые бронзовые рамочки с изображениями индийских божеств, ничем не отличающиеся от тех, какие продаются в ларьках на базарах, и я повесил свой на шею под рубашку. Затем нас проводили через дверь часовни и через скопление любопытных, заглядывавших внутрь. Дождь ослабел, и хотя он по-прежнему моросил, возле наших лошадей, которых привела группа пастухов, собралась приличная толпа. Животные стояли в ряд, нервно переступая копытами, и монголка в национальном костюме предлагала по очереди каждому наезднику ковш кобыльего молока из деревянной бадьи. При этом она опускалась на колени в мокрую траву, потом, после того, как мы отпивали, вставала и окропляла молочным ручейком голову коню, потом — стремя, а затем — мокрый лошадиный круп. Мы сели в седла, и молоко по-прежнему капало с наших несчастных лошадей. Ведомая юным монахом-послушником, несущим ярко-красное знамя на древке, неровная колонна проехала через заросший травой монастырский комплекс к громадным двойным воротам под надвратной башней. Кто-то потянул за створки, открывая их, петли издали вполне уместный драматический скрежет и скрип, и мы направились по уклону сквозь очередную толпу зевак. Когда мы повернули направо, в счастливую сторону, еще один лама в красном окунул свой черпак в ведро с кобыльим молоком и плеснул им в небеса, дабы умилостивить духов. Смешавшиеся с дождинками капельки молока обрызгали нас.

Через десять минут небеса вновь разверзлись, и за сильным ливнем даже не было видно дорогу впереди. Мокрые и продрогшие, мы передали наших лошадей проводникам, а сами залезли в принадлежащий местной коммуне протекающий джип, который и отвез нас в лагерь. Нам с Полом хватило одного взгляда на новую официальную экспедиционную палатку, кособокую и обвисшую, чтобы счесть за лучшее снова установить нашу маленькую горную палатку, предварительно осушив для нее ровный участок земли. Там мы и пережидали дождь, пока нас не позвали в пастушеский гыр на пир. В качестве взноса в экспедиционные запасы Ариунболд просил меня взять четыре дюжины бутылок местной водки. «Пригодятся как подарки для проводников-пастухов», — сказал он мне, когда я заметил, что для вьючных пони четыре ящика водки будут тяжелым и очень хрупким грузом.

Волновался я напрасно. Этим вечером была выпита половина водочных запасов, предназначенных для всего путешествия. Наследующее утро монголы встали поздно и с жалким и недовольным видом слонялись по лагерю. Мы с Полом спать легли рано, поэтому были в сравнительно хорошем настроении. Остальные были вялыми и страдали от похмелья.

Под ночным дождем знаменитая новая палатка Ариунболда осела еще больше, и вода просачивалась через ткань. По-видимому, перед тем как начать шить палатку, никому и в голову не пришло проверить, водонепроницаем ли сам материал. Как выяснилось, этим свойством он не обладал. Поэтому остаток следующего дня лагерь был украшен всем экспедиционным имуществом — повсюду развесили на просушку причудливые рубахи, дээлы, джинсовые куртки, с которых стекала краска. Все это отняло то малое время, какое Ариунболд отвел для последних приготовлений.

Из всей монгольской команды только у Байяра средневековый костюм оказался сухим. О предварительной примерке никто в Улан-Баторе не побеспокоился, и в его случае с размером сильно промахнулись. Когда он оделся на церемонию проводов, рукава его дээла висели на фут ниже пальцев, а подолом он почти подметал землю. Байяр выглядел в точности как цирковой клоун в слишком большом наряде, а когда он попытался подпоясать дээл кожаным патронташем с карманчиками для батарей кинокамеры, это была пародия на тему «Монгол на Диком Западе». Скорчив гримасу и подмигнув мне с Полом, он снял нелепый наряд и больше ни разу его не надевал.