Эрнст Кренкель - RAEM — мои позывные

— Знаешь, Сигизмунд, я в ваши мужские дела не хочу вмешиваться. Пусть Эрпст решает сам.

Пришлось мне выдвинуть наиболее убедительную аргументацию:

— Вот, Сигизмунд, ты умный человек. Представь себе, что в высокое учреждение приходит Кренкель, чтобы сказать — не хочу лететь с Папаниным на полюс, хочу с Леваневским в Америку. Ну, что бы ты ответил?

— Я бы погнал тебя поганой метлой, и ты бы не попал ни туда и ни сюда!

— Правильно. Золотые слова! И на эту тему говорить больше не стоит.

Леваневский замолчал. Мы посидели еще немного. Разговор пошел уже про другое. Около четырех часов утра Сигизмунд ушел домой. Провожая его, я вышел на лестничную клетку. Спустившись на один марш лестницы, Леваневский остановился на площадке, обернулся и спросил:

— Ну, как, летишь со мной или нет?

— Давай, давай, иди спать. Не лечу.

В ту ночь я видел его последний раз. Вся эта картина возникла перед глазами, когда в ночь на 13 августа я начал слушать Леваневского.

В 13 часов 45 минут поймал радио: «Пролетаем полюс. Достался он нам трудно. Начиная с середины Баренцева моря все время, мощная облачность высотой до 6000 метров. Температура минус 35. Стекла кабины покрыты изморозью. Встречный ветер…»

В 14 часов 32 минуты ряд станций принял телеграмму № 19. Леваневский сообщал, что крайний правый мотор вышел из строя в связи с повреждением маслопровода. Самолет вошел в сплошную облачность, и больше его никто не видел и не слышал.

Сорок часов я провел без сна, слушая Леваневского. Под конец я уже слушал стоя, чтобы не заснуть. От длительной работы с телефоном болят уши. Не знаю, выдержал ли я бы эту адскую нагрузку, если бы не черный кофе, который старательно варил мне Папанин.

Утром 14 августа Леваневского слушала уже вся Арктика. Помимо советских полярных станций, включились в дело и американские. Были мобилизованы все радиостанции, в том числе и военные и любительские.

Главсевморпуть запросил: возможна ли на нашей льдине посадка самолетов? Какие работы необходимо для этого проделать и в какой срок?

Постарались быстро осмотреть поле, нашли одно направление, возможное для посадки, и радировали об этом в Москву. Вечером услыхали сообщение Правительственной комиссии: ледокол «Красин» получил приказ забрать три самолета, идти с ними к мысу Барроу (Аляска), а оттуда по меридиану как можно дальше на север. Самолеты будут работать со льда, «Красин» станет их базой. На остров полетели Водопьянов, Молоков, Алексеев.

Поиски продолжались долго. Даже в октябре, когда в Арктике наступила полярная ночь, прибыли самолеты, специально оборудованные для ночных полетов. В начале октября Москва сообщила, что вторая летная экспедиция по спасению Леваневского приземлилась в Архангельске. Я воспринимал эти сообщения с повышенной остротой, так как среди пропавших был мой друг Сигизмунд Леваневский.

В условиях полярной ночи поиски оказались неимоверно сложными. В экспедицию были включены лучшие полярные летчики — Бабушкин, Мошковокий, Водопьянов, Фарих, Пивенштейн. Вылетели они на самолетах, специально оборудованных для ночных полетов. Остров сообщил подробности полета Водопьянова. В темноте Михаил Васильевич поднял двадцатипятитонную машину. Без звезд и солнца, по маяку и компасу, он повел ее над льдами. Обстановка была тяжелой. И все же Водопьянов долетел до полюса. Тут наблюдением занялся весь экипаж. Все видели «много самолетов». При ближайшем рассмотрении «самолеты» оказывались обыкновенными трещинами.

О том, что произошло с Сигизмундом Александровичем и его экипажем, оставалось только догадываться. На самолете было шесть человек. Трое из них умели управляться с радиоаппаратурой. И аппаратура была с тройной тягой: рабочая радиостанция, запасная радиостанция и маленькая аварийная с ручным приводом.

Летчики полагают, что облачность была, вероятно, настолько низкой, что доходила до самого льда, переходя в туман. Леваневский, не видя льда, не мог совершить пусть тяжелую, пусть с аварией посадку. Скорее всего, самолет как шел, снижаясь, так и врезался в лед.

А тем временем, пока происходили эти трагические события, льдина продолжала дрейф. Анализ дрейфа привел наших молодых ученых к небезынтересным выводам.

Федоров часто колдовал над двумя картами — пути дрейфа и пути ветров. Первое время обе кривые были геометрически подобны, породив предположение, что главный источник сил, движущих льдину, — ветер. Однако постепенно картина дрейфа стала приобретать иной характер. Чем дальше — тем больше новостей открывалось в его механике. Сведения, которые мы трудолюбиво накапливали изо дня в день, представляли для науки большой интерес.